Круглая молния

— Хочу. Только чтоб навсегда. Почему же ты не пришел? Почему не вернулся? — Арина сняла с головы венок из васильков и кинула его в воду: поплывет или потонет? Венок сразу же и потонул, тогда и Арина прыгнула следом за ним в воду, поплыла.

— Не надо, вернись! Утонешь! — закричал ей вслед Федор.

— Это ты утонул! — ответила Арина и протянула ему руку.

Он захлебывался, задыхался, бил ногами по воде, стараясь выплыть, но черная чужая вода тянула и тянула его на дно.

И тут разбудили его голоса.

Голосов было много и разных, доносились они откуда-то снизу, Федор приподнял голову, стал прислушиваться, о чем говорили люди, но разобрать ничего не мог.

Наконец скрипнула лестница — это влезла на сеновал Катя.

— Отец, ты здесь? А к тебе пришли.

Федор недовольно поморщился: кто пришел? Зачем? Кому он здесь понадобился?

Подумал вроде спокойно, но сердце словно в предчувствии чего-то заколотилось часто-часто.

Молча слез с сеновала, в помятой со сна рубахе, непричесанный, остановился на пороге пуньки.

Вокруг избы в саду стояли люди, тихо галдели, кто про что, но при его появлении сразу смолкли. Федор, стоя на пороге, сверху вниз глядел на них, но никого не узнавал. И только приглядевшись… Ну, конечно же, вот стоит его друг рыжий Максим. Голова уже вся поседела, зато борода еще была огненно-рыжей. Эх, Максим, Максим, друг ты мой сердешный. А рядом с ним Кузьма-Валентин, уже в штатском, сгорбленный, как старик. А это кто же? Уже помоложе, незнакомые, но по природе и их признать можно. Вот это Титовы, это Красунковы, видать, а это Карташевы. Веньки Карташева наследство.

Все стояли молча и глядели на него, а Кузьма даже всхлипнул. Максим толкнул его в бок: замолчи, дескать, тут не плакать, а радоваться надо.

Единственной своей рукой он снял с головы картуз и поклонился Федору. Сказал как бы за всех:

— С праздником тебя, Федор Иванович.

— С каким праздником? — удивился Федор.

— С возвращением.

Федор хотел сказать «Спасибо» — и не смог. Он прислонился спиной к косяку пуньки и так стоял молча, пытаясь усмирить внезапную боль где-то под левой лопаткой.

Значит, простил его Максим? Не помнит зла? И вы, люди, простили?

Максим шагнул к нему, обнял одной рукой, уткнулся рыжей колючей бородой в плечо.

— Долго ж ты пропадал, Федор. Думали, совсем сгинул в дальних краях. А все ж потянуло домой.

— Потянуло.

— Я тебе говорил. Родная земля, она ведь мать, а не мачеха. Жаль, что Арина не дождалась. Да уж, видно, судьба…

Подошел и Кузьма, вытер слезы, тоже поздравил:

— С возвращением.

И так подходили все, и жали Федору руку, и каждый говорил:

— С праздником. С возвращением.

— Видишь, отец, — сказала Катя, — все тебя помнят. А ты не верил.

Что-то дрогнуло в лице у Федора. Он оттолкнулся от притолоки и пошел. Люди расступились перед ним, давая дорогу, и он, как стоял — босой, нечесаный, в одной рубахе — пошел меж деревьями сада туда, за околицу, где черная, только что вспаханная, блестящая от росы и солнца лежала земля и дымилась утренним паром, словно дышала.

Куда он шел, Федор не знал, но все равно шагал и шагал, а в распахнутую грудь бил встречный ветер, мешал идти. Ноги уже не слушались его, но душа еще звала куда-то, словно там, куда она его звала, можно было обрести радость и успокоение.

Опомнился, когда взошел на курган. Дубы еще стояли голые, не зазеленевшие, и ветер свистел в их черных ветвях, как разбойник. «Где же мой дубок? Наверное, я и не узнаю его».

Осторожно, словно щупая босыми ногами землю, Федор двинулся вдоль дубовой рощи, с зоркостью ищейки шаря вокруг себя глазами. Но своего дубка не находил. Да разве найдешь? Вон как они вытянулись, укоренились, окрепли.

Один старый дуб уже рухнул и подмял под себя два молодых. Федор сел на этот, рухнувший, чтоб отдохнуть, а потом снова искать, и тут увидел прикрепленную к соседнему дубку дощечку. На дощечке было что-то написано. Он подошел, прочитал: «Титов Александр Сидорович. Погиб смертью храбрых в боях под Москвой». Ниже стояли даты: «1921—1942 гг.»

Что это? Зачем?

Оглянувшись, он различил и еще дощечки. Некоторые были уже темные, обмытые ветрами и дождем, другие же чистые, свежеобструганные.

«Титов Иван Сидорович. Гвардии старший сержант. Погиб смертью храбрых под Ельней (1918—1942 гг.)».

«Титов Семен Сидорович (1923—1945 гг.)».

Он стал ходить от дубка к дубку, читая на дощечках имена тех, кто сажал эти деревца. Нашел он и саженец своего дружка Веньки Карташева, с которым когда-то поменялся в бою кисетами.

Кто же такое придумал? Дубки, как живые памятники… Значит, люди помнят? Все эти годы, что он отсутствовал, здесь помнили не только его, но всех, кто не пришел с войны, кто не вернулся.

«Красунков Александр Тимофеевич. Младший лейтенант. Пал смертью храбрых при форсировании Днепра (1917—1943 гг.)»

«Так вот про какую экскурсию говорил Максимка, — подумал Федор, — это они, следопыты… Чтут память…»

Свой дубок он тоже нашел по дощечке. «Житушкин Федор Иванович, кавалер орденов Славы II и III степеней». И только дат не было. Дубок подрос, вытянулся так, что и на цыпочках нельзя было дотянуться до нижних веток.