Круглая Радуга (ЛП)

Но звук мощнее, чем у полиции. Он охватывает бетон и смог, он переполняет долину и горы глубже, чем любой смертный когда-либо мог продвинуть… мог продвинуться во времени...

– Не похоже на полицейскую сирену.– Твоё нутро стиснуто спазмой, ты тянешься к ручке настройки АМ радио.– Не думаю—

Поляна

– R"aumen,– кричит Капитан Блисеро. Перикись и преманганат поданы. Гироскопы подняты. Наблюдатели приседают в окопах-щелях. Инструменты и соединения с лязгом заброшены в кузов урчащего на холостом ходу грузовика. Команда зарядки батарей и сержант, который ввинтил ударный штифт, влезают следом, и грузовик тянется прочь по свежей колее коричневой земли, в деревья. Блисеро остаётся на пару секунд на площадке пуска, оглядывается убедиться, что всё как надо. Затем он поворачивается и шагает, с равномерной скоростью, к машине управления пуском.

– Steuerung klar?– спрашивает он парня за панелью направления.

– Ist klar.– в огоньках от панели, лицо Макса твёрдое, упрямое золото.

– Treibwerk klar?

– Ist klar,– от Морица от панели двигателя ракеты. В микрофон, висящий у него на шее, он передаёт в Отсек Управления,– Luftlage klar.

– Schl"ussel auf schiessen,– приказывает Блисеро.

Мориц поворачивает главный ключ на ПУСК: «Schl"ussel steht auf schiessen».

Klar.

Здесь полагаются затяжные драматические паузы. Голова Вайсмана должна переполняться последними картинами сливочных ягодиц стиснутых страхом (не обосрался, Liebchen?) последняя занавесь золотых ресниц над юными глазами умоляет, заткнутое горло пытается сказать то, что должен был сказать прошлой ночью в палатке… глубоко в горле, глотке, где головка хуя Блисеро взорвалась в последний раз (но что это за спазмой шейки матки, за Изгибом в Темень в Вонь… Белый… Угол… Ждёт… Ждёт Чтобы—). Но нет, ритуал стиснул своей бархатной хваткой их всех. Такой сильной, такой тёплой...

– Durchschalten.– голос Блисеро спокоен и ровен.

– Luftlage klar,– откликается Макс от панели направления.

Мориц нажимает кнопку с пометкой vorstufe: «Ist durchgeschaltet».

Пауза в 15 секунд пока кислородный бак набирает давление.

Свет вспыхивает на панели Морица.

Entl"uftung. «Beluftung klar».

Загорается лампа зажигания: Zundung. “Zundung klar.

Затем, «Vorstufe klar». Vorstufe последняя позиция, с которой Мориц всё ещё может переключить обратно. Пламя вырастает у основания Ракеты. Цвета меняются. Тут отрезок в четыре секунды, четыре секунды неопределённости. В ритуале есть место даже для этого. Разница между классным офицером запуска и обречённым на посредственность в точном знании когда, в пределах этого набатного и переполненного мифами отрезка, скомандовать Hauptstufe.

Блисеро мастер. Он с самого начала научился впадать в транс, ожидая миг озарения, который всегда приходит. Он никогда не говорил об этом вслух.

– Hauptstufe.

– Hauptstufe ist gegeben.

Панель задвинута напрочь.

Два огонька заморгали. «Stecker 1 und 2 gefallen»,– докладывает Мориц. Запальные свечи валяются на земле, подпрыгивая в плеске огня. На гравитационной подаче, пламя ярко жёлтое. Затем турбина начинает реветь. Пламя вдруг становится синим. Звук его нарастает до полного крика. Ракета остаётся ещё миг на стальной подставке, затем медленно, дрожа, яростно напряжённо, начинает подъём. Через четыре секунды она уходит ввысь. Но пламя слишком яркое, чтобы хоть кто-то разглядел Готфрида внутри, теперь лишь разве что как эротическую категорию, примерещившуюся в этом синем бушевании, в целях самовозбуждения.

Взлёт

Этот взлёт будет выдан Гравитации. Но двигатель Ракеты, глубокий крик сгорания, что разрывает душу, обещает спасение. Жертва, связанная для падения, возносится на обещании, пророчестве Спасения...

Двигаясь теперь к такому свету, где яблоко будет, наконец, цвета яблока. Нож прорезает яблоко, как нож разрезающий яблоко. Всё там, где оно есть, ничуть не яснее обычного, но, конечно, более здесь. Так много должно быть оставлено позади теперь, так быстро. Придавленный вниз-и-к-корме в его эластичных узах, придавленный до боли (грудь сдавило, одна из ляжек внутри закоченела), пока лоб его дотянется прикоснуться к одному колену, где волосы его потрутся в касании плачущем или покорном, как пустой балкон под дождём, Готфрид не хочет расплакаться… он знает, что его не услышат, но всё-таки лучше уж… к ним радиосвязи нет… это сделано из пощады, Блисеро хотел, чтобы мне было легче, он знал, что я попытаюсь хвататься—удерживаться за каждый голос, шум или треск—