Круглая Радуга (ЛП)

Они насладились моментом своей свободы. Вебли нужен был лишь как заезжая звезда на гастролях. Теперь брысь по клеткам, обратно к рационализированным формам смерти—смерть на службе единственному виду, что проклят знанием о собственной смертности... «Я б вас освободил, если б знал как. Но свободы тут не дождёшься. Все животные, растения, минералы, даже другие виды человека, ежедневно распускаются и складываются заново, ради сохранности немногих элитных, что громче всех теоретизируют о свободе, но свободны меньше остальных. Я даже не могу вас обнадёжить, что когда-нибудь станет иначе—что Они выйдут и забудут смерть, и утратят выверенный ужас своей технологии, и перестанут использовать все остальные формы жизни без жалости, для удержания человека на достаточно запуганном уровне—но вместо этого просто станут как вы тут, просто живыми...» Гастролирующая звезда удаляется вдоль коридоров.

Огни, все, кроме розбрызгов там и сям, погашены в «Белом Посещении». Небо в эту ночь тёмно-синее, синее как флотская шинель, и облака в нём удивительно белые. Ветер твёрд и холоден. Старый Бригадный Генерал Падинг, дрожа, выскальзывает из своего помещения по ступеням чёрного хода, маршрутом известным лишь ему, через пустую оранжерею в свете звёзд, вдоль галереи развешенной, чтобы сплести кружево из модников, лошадей, дам с яйцами варёными вкрутую вместо глаз, чтобы покинуть её через маленькую антресоль (пункт максимальной опасности…) и далее в комнату-склад лишней мебели, где штабели старья и черноты пролёгшей без разбору, даже на таком удалении от детства, запросто осыпают морозом по коже, а там снова наружу и вниз по нескольким ступенькам из метала, напевая, как он надеется, тихонько, для храбрости:

Омой меня водой,

Которой моешь дочь свою грязнулю,

И стану я белей побелки на стене...

Вот наконец и крыло Д, где окопались сумасшедшие из 30-х. Ночной дежурный спит накрывшись номером Дейли Херальд. По виду он грубый жлоб, а читал передовицу. Знак близящихся перемен, предстоят выборы? Ой-ой-ой…

Но у того приказ пропускать Бригадного Генерала. Старик крадётся мимо на цыпочках, учащённо дыша. Мокрота похрипывает в глубине его горла. В таком возрасте мокрота ежедневный компаньон, культура мокроты среди пожилых, в тысяче её проявлений, мокрота, что выскакивает сгустками, когда совсем не ждёшь, на скатерть стола в гостях у друга, окольцовывает его дыхательные пути по ночам, превращая их в трубки Вентури, такие твёрдые, что затемняют сны и заставляют пробудиться, с мольбою...

Голос из камеры слишком отдалённой, чтоб удалось отсюда уловить обертона: «Я благословенный Метатрон. Я хранитель Тайны. Я оберегатель Трона...» Здесь, самые возбуждающие из Виговских эксцессов были срублены долотом или замазаны краской. Ни к чему ерепенить пациентов. Всё в нейтральных тонах, с мягкими шторами, на стенах репродукции Импрессионистов. Только мраморный пол оставлен как был и взблёскивает под лампами словно вода. Старому Падингу нужно продержаться через  полдюжины кабинетов или приёмных, прежде чем он достигнет место своего назначения. Не прошло ещё и полмесяца, но тут уже зарождается некое подобие ритуала, его повторяемости. В каждой из комнат подстроена какая-нибудь особенная гадость для него: тест, который он должен пройти. Хотелось бы ему знать, не происки ли это Пойнтсмена. Конечно, конечно, чьи же ещё… как только этот молодой ублюдок вообще узнал? Может я разговаривал во сне? Или они проникали среди ночи со своими уколами истины и—и лишь мелькнула эта мысль, как перед ним начальный тест текущей ночи. В первой комнате: шприц и прочие к нему причиндалы оставлены на столе. Очень явно поблескивают, а всё прочее вокруг лишено резкости. Да, по утрам я чувствовал жуткую вялость, не мог проснуться после снов—но во сне ли это было? Я разговаривал… Но всё, что удержала  память: он говорит, а кто-то его слушает… Он трясётся от страха с лицом белее побелки.