Круглая Радуга (ЛП)

– Время для боли, Генерал. Получишь двенадцать самых лучших, если твоё поклонение в эту ночь мне понравится.

Это самый тяжкий момент для него. Она уже отвергала его прежде. Его воспоминания про Выступ ей не интересны. Похоже ей не так интересно про массовую мясорубку, как сам миф, а про пережитый ужас не интересно… но, пожалуйста… пожалуйста, пусть она выслушает...

– В Бадайозе,– уничижённым шёпотом,– во время войны в Испании, соединение из Легиона Франко атаковало город, распевая гимн своего полка. Они пели о взятой невесте. Это была ты, Госпожа: они– они объявляли тебя своей невестой.

Она чуть помолчала, заставляя его ожидать. Наконец, глядя ему в глаза, она улыбается, добавка злости, что, как ей уже известно, нужна ему, подействует и скажется как всегда: «Да... Многие из них стали моими женихами в тот день»,– шепчет она, выгибая яркий хлыст. В комнате словно повеяло зимним ветром. Её образ грозит распасться в белые снежинки. Он любит слушать, когда она говорит, этот голос встречал его в разбитых комнатах фламандских деревень, он знает это, чувствует по акценту, все те девушки, что старели в Нидер-Ландах, чьи голоса портились из юных в старческие, от задорности к безразличию, а та война всё так и длилась из года в ещё более горький год... «Я прижимала их коричневые испанские тела к моему. Они были цвета пыли и сумерков, и мяса поджаренного до превосходной корочки… большинство оказались совсем молоденькими. Летний день, день любви: один из самых страстных дней, что я познала. Неплохо. Ты заслужил сегодня свою боль».

Эта часть исполняемой рутины ей не претит, по крайней мере. Хотя ей никогда не доводилось читать классику Британской порно-литературы, она чувствует себя уверенно, как рыба в воде, в основном из местных течений. Шесть по ягодицам, ещё шесть по соскам. Хрясь так где теперь тот Тыквенный Сюрприз? А? Ей нравится, как взбрызгивает кровь из рубцов от предыдущей ночи. Часто, лишь так ей удаётся сдерживать собственные стоны при каждом из его всхлипов боли, два голоса диссонансом, что стал бы куда менее случайным, чем звучащее... В какие-то из ночей она затыкала его рот парадным кушаком, связывала наградным вымпелом с золотыми аксельбантами или его собственной портупеей. Но в эту ночь он скрючился на полу у её ног, его иссохшая задница приподнята навстречу хлысту, никаких уз, кроме его потребности в боли, нужды в чём-то истинном, неподдельном. Его так далеко сманили от его простых нервов. Напихали бумажных иллюзий и армейских эвфемизмов между ним и этой истиной, этой неспешной откровенностью, этим моментом у её победительных ног… нет, тут не за что винить, тут можно скорее лишь изумляться—что он смог столько лет слушать министров, учёных, врачей, каждый излагает свою профессиональную ложь, тогда как она всё время была тут, уверенная в своих правах  владения его слабеющим телом: не спрятанным униформой, не напичканном лекарствами, чтоб скрыть от него её позывы тошноты, головокружения и боли... Прежде всего, боли. Наичистейшей поэзии, бесценнейшей ласки...

Он приподымается на колени, поцеловать орудие. Теперь она стоит над ним, ноги широко расставлены, лобок выпячен, мантия в меховой опушке распахнута на бёдрах. Он осмеливается поднять взгляд к её пизде, этому жуткому омуту. Для такого случая, волосы у неё на лобке покрашены чёрным. Он вздыхает, испуская маленький постыдный стон.

– Ах… да, знаю.– Она смеётся.– Несчастный смертный Генерал, я знаю. Это моя заключительная тайна,– поглаживая ногтями губки своего влагалища,– нельзя желать от женщины, чтобы раскрыла свою последнюю тайну, так ведь?

– Пожалуйста…

– Нет. Не сегодня. На колени и принимай, что я даю тебе.

Невольно—это уже рефлекс—он быстрым взглядом окидывает бутылки на столе, тарелки в пятнах от сочного мяса, голландский сыр, кусочки хряща и кости... Её тень покрывает его лицо и верхнюю часть торса, её кожаные сапоги чуть поскрипывают, отвечая на движение мускулов ляжки и брюшины, а затем резко она начинает ссать. Он раскрывает рот, чтобы поймать струю, пёрхая, стараясь не прерывать глотки, чувствуя, как тёплая моча выплёскивается из уголков его рта ему на шею и плечи, утопая в шипучем шторме. Когда она прекратила, он слизывает последние пару капель со своих губ. Ещё несколько, золотисто-прозрачных, зависли на блестящих волосках её пизды. Её лицо, проглядывающее между её голых грудей, гладко как сталь.