Круглая Радуга (ЛП)

Как видно, Роланду придётся попыхтеть, тут уж ничего не поделаешь. Раз они уже до такого доходят, он им втолкует свои понятия о Контроле. В этом одна из засекреченных миссий его смерти. Загадочные высказывания, что выдавал он в ту ночь в Сноксоле насчёт экономических систем, всего лишь ежедневный фон будничной болтовни на этой стороне, привходящее условие существования. В особенности порасспросите Немцев. О, это совсем печальная история, до чего подло использовалась их Schwärmerei к Контролю теми, кто дорвался к власти. Параноидные Системы Истории (ПСИ), скоропостижно пропавшее периодическое издание 1920-х, все выпуски которого мистически исчезли, есессно, предполагали даже, более чем в одной передовице, что вся Германская Инфляция была подстроена намеренно, просто загнать молодых энтузиастов Кибернетической Традиции ишачить на Контроль: в конце концов, экономическая инфляция, устремляясь ввысь, как шар, в её своеобразном воспроизведении поверхности Земли, возносясь ценами всё выше, неуправляемо, день за днём взлетала всё выше и выше, а конструктивная система призванная удерживать стоимость марки постоянной, так жалко провалилась... Идентичный рост за оборот, идентичность роста, ноль изменений, и тишина, таким образом, навеки, такими были тайные считалочки детства Науки Контроля—тайные и ужасные, как повествуется в  багровых историях. Отклоняющиеся колебания любого рода это почти Худшая из Угроз. Ты не мог раскачивать качели на этих игровых площадках выше определённого угла от вертикали. Драки прекращались быстро, со сноровкой, которая не заставила себя ждать. Дождливые дни никогда не позволяли себе лишнего грома и молний, а только высокомерно стеклянная серость скапливалась в нижних слоях, монохромный вид долин заполненных мшистой трухой, корнями торчащими к небу с не слишком злобной игривостью (вроде некоего белого сюрприза для элитарников, там наверху, которые никогда не замечают, нет…), долины переполняются осенью, и увядают с дождём, стародевственно коричневые за её золотом… весьма избирательно дроблённый ливень выманивает тебя через участки в окраинные улочки, что становятся всё загадочней и колдоёбистей, и всё плотнее спланированными, участок втискивается в перекрученный другой раз семь, а то и больше, углами каменной ограды, с выкрутасами оптического дневного времени, покуда не вырвемся, разгорячённые, примолкшие, из крайнего района улиц за город, в чересполосицу тёмных полей и перелесков, к началу настоящего леса, где предстоящее испытание понемногу начинает возникать, и наши сердца чувствовать страх… но, как ни одни качели не в состоянии размахнуться дальше определённой высоты, так же и лес, за пределы определённого радиуса, не пускает проникнуть, до сих и не глубже. Предел присутствовал всегда, чтобы в него упереться. И до чего же легко было расти при подобной упорядоченности. Всё являлось таким целостным, по мере возможности. Контуры вообще насилу удавалось различить, ещё меньше заглянуть за них. Разрушение, о, и демоны—да, в том числе и Максвелов—таились глубоко в лесах, с прочим зверьём, в склепах и недрах редутов твоей безопасности...

Точно так же и жуткий пробег Ракеты был сведён, буквально, к буржуазным терминам, терминам уравнения, как и тот, элегантное сочетание философии и материальной конструкции, абстрактный переход и ключевой механизм из настоящего металла, который обозначает движение в аспекте контроля направления: сохраняя, владея, направляя между Скиллой и Харибдой на протяжении всего пути до Brennschluss. Если кто-то из молодых инженеров замечал соответствие между глубоким консерватизмом Обратой Связи и жизнями любого рода, которые им случалось вести в процессе прожития их, то догадка терялась или заморачивалась—никто из них не выходил на связь, во всяком случае при жизни: потребовалась смерть, чтоб Роланд Фельдпат её обнаружил, смерть плюс весьма большая вероятность, что Слишком Поздно, и несчётное число прочих душ, что чувствуют себя, даже теперь, Ракетоподобными, уносясь к огонькам каменной синевы Управляемого Вакуума, имя которого им вряд ли известно… освещение тут на удивление мягкое, бархатистое, как небесные одеяния, ощущение многонаселённости и невидимой силы, обрывков «голосов», мимолётные видения бытия иного порядка...

После чего Слотропу оставался не то, чтобы   какой-то чёткий символ  или схема, а скорее   щемящий привкус  горечи, не поддающаяся сокращению чуждость, непроницаемая самодостаточность...