Круглая Радуга (ЛП)

Прозвучавший трезвон телефона   враз прорезал шум в комнате, все похмелья, чесание задниц, звяк блюд, обсуждения дел, едкое хмыканье, своим сдвоенным металлическим бзд-бзденьем и Пират знает, что это наверняка ему. Блот, которому ближе всех, снял трубку, вилка с нанизанным bananes glacées элегантно зависла в воздухе. Пират зачерпнул медовухи напоследок, чувствует как скатывается она  в его горло, словно само время, время той летней безмятежности, он сейчас проглотил.

– Твой работодатель.

– Это нечестно,– стонет Пират,– я ещё не делал утреннюю зарядку.

Голос, который он слышал всего лишь раз—в прошлом году на брифинге, руки и лицо спрятаны тенью, аноним среди десятка других совещающихся—говорит Пирату об адресованном ему послании, которое дожидается его сейчас в Гринвиче. «Доставлено весьма сюрпризным образом»,– голос повышен и раздражён,– «ни один из моих знакомых так не умничает. Мне всё доставляется почтой. Извольте явиться и получить, Прентис.» Трубка резко брошена, разговор окончен, и теперь Пират знает где упала ракета сегодня утром, и почему не было взрыва. Вот уж действительно, входящая почта. Он уставился сквозь бастионы солнечного света, возвращаясь в трапезную к остальным, что наслаждаются своим банановым изобилием, густое насыщение их изголодалых нёб утратилось в ходе разделявшегося  с ними  утра. Разобщены на сотню миль, вот так, одним махом. Одиночество, даже в сетях войны, при желании может поймать его за слепую кишку и стиснуть, в точности как сейчас, по-хозяйски.

Пират снова по ту сторону окна, наблюдает завтрак чужаков.

 Через мост Воксхол-Бридж его увозит  в зелёной обшарпанной Лагонде его денщик, капрал Вэйн. С поднявшимся солнцем, утро кажется ещё холоднее. Облака и впрямь  начали собираться. Команда американских сапёров вывернули на дорогу, топают расчищать какие-то руины поблизости, и поют:

Колотун зверюга вредный:

Холодней, чем титьки ведьмы!

Холодней ведра

пингвиньего дерьма!

Холодней, чем шерсти клок

на жопе зимнего медведя-шатуна!

Холодней, чем колотый ледок

Под бутылкой шампанского вина!

* * * * * * *

Нет, они только прикидываются народниками, но меня не провести, они ж из Ясс, отродье Кодреану, фанатики Железной Гвардии… за него убить готовы—у них ведь клятва! и меня убили бы… Трансильванские мадьяры, умеют порчу насылать… шепчут среди ночи… Ну вот тебе и здрасьте-пажалста, хе-хе, снова наплывает на Пирата его Состояние, когда совсем не ждёшь, как обычно—тут позволительно упомянуть факт, отмеченный что в досье Пирата Прентиса как странный дар—ну в общем, проникновение в фантазии посторонних: способность даже, брать бразды правления ими, а в данном случае всё это тут только что намыслил  румынский эмигрант-роялист, который вскоре может пригодиться. Контора  считает этот его дар крайне полезным: в наше время умственно несдвинутые лидеры и прочие исторические фигуранты нужны как воздух. Куда удобней, чем всякие там  банки, притирания, необходимость открывать кровь для   избавления от обступающих тревог, иметь кого-то, кто возьмёт на себя их грёзы, что изнуряют их средь бела дня… кто поселится в уютной зелени их тропических схронов, под ветерком овевающим их бунгало, выпьет вместо них что им бы стало  лишним, направит прямиком, без отклонений ко входу их присутственных мест, не допустит, чтоб их невинность пострадала больше, чем она и без того уже натерпелась… в ком вместо них воспрянет эрекция от возбуждения непрошеными мыслями, которые по мнению докторов не совсем здравы… кого будет охватывать страх перед тем, что не должно страшить их… и здесь уместно вспомнить слова П. М. С. Блакета: «Война не место, где позволительно поддаваться порывам эмоций». Вот и мурлычь про себя тупой мотивчик, которому тебя обучали, да постарайся хуйни не напороть:

Да—я—тот

Самый, кто бредёт

сквозь их фан-тази-и!

Переживаю вместо них—

Даже когда на девушку я вла-зи-ю—

Приходится мне думать за других,

Я знаю наперёд

кому придёт черёд…

[И тут вступают тубы, баритоны и тромбоны в единой октаве]

И мне по барабану, что опааааасно это, ты чётко знай одно:

Опасность – крыша, с которой гробанулся я давным-давно—

А когда придёт мне каюк,

ты не слишком печалься, друг,

А помочись на мой надгробный камень,

Тем пивом, что ты задолжал мне,

И—вперёд!