Круглые коленки

И самолёт опускается всё ниже, я жду его касания с полосой и чувствую разочарование, как только оно происходит, так бывает при окончании долгожданного праздника. Мой полёт завершён, и кто его знает, когда я ещё раз поднимусь в небо. Сегодня меня посадили ближе к проходу – дальше мне не пробраться, но у окна никого нет. Это счастье. Я сижу с вывернутой головой, ощущаю затылком спинку сиденья и смотрю сверху на облака. Они напоминают мне снег, плотный, спрессованный ратраком снег в горах, местами с небольшими сугробами, иногда с разбросанными по поверхности снежными комками. Удивительно, но при виде их я не испытываю каких- то неприятных чувств, хотя призрачная снежная долина очень похожа на настоящую, горную.

Что там в школе говорилось про «привыкший ползать летать не может»? Вот мне всегда казалось, что я обожаю полёт во всех смыслах – явных и виртуальных. Уж если я не могу теперь порхать на своих ногах, то я могу летать в своих мыслях. А тот же Никитин, когда бросал меня, сказал, что я ужасная зануда, скучный, приземлённый человек, зацикленный на своем «эго». Некрасивая женщина. Учёная мышь, которая никогда не превратится не только в принцессу, но даже в лошадь из каретной упряжки. Интересно, почему я будто проглотила язык, слушая его? Могла бы двинуть своей загипсованной ногой ему в челюсть. Но даже желания такого не возникло. Почему я приняла его слова, как данность? Потому что поняла, что это правда?

…Наш самолёт совершил посадку в аэропорту Шереметьево. Температура воздуха в Москве восемь градусов, просим всех оставаться на своих местах. Благодарим, что выбрали компанию «Аэрофлот»…

– Алло? Майя Михайловна, вы сели?

Это Толя, водитель.

– Я буду вас ждать в зале прилёта. Тамара Александровна сказала, чтобы вы не беспокоились. Я отвезу вас обедать, туда, где всегда. А потом уже в Домодедово.

– Толя, а сама Тамара Александровна приедет в ресторан?

– Не знаю. Она мне сказала вас отвезти.

– Ну, хорошо. Спасибо.

Пассажиры уже повскакивали со своих мест. Я сижу и жду, пока они выйдут, к тому же у меня еще один звонок. На панели айфона загорается моя любимая фотография – я и прекрасный юноша. Видны только наши лица, никаких коленей. Это Миша, мой сын, единственный мне теперь родной человек. Фотография сделана пять лет назад, перед его выпускным вечером в школе, но я ее не убираю, хотя у меня есть сотни других его фотографий. Секрет здесь не в Мише. Мне нравится мое лицо. Оно на этой фотографии такое же, как раньше – иронично- веселое. Перед тем, как сфотографироваться, я уже заглянула в Мишин аттестат. Нашла в нем единственную тройку – по химии. Ну, не ирония судьбы?

– Алло, мам, я знаю, что вы сели. Я отследил твой рейс. Как твои дела?

– Нормально. Шофёр тёти Томы уже здесь. Он мне поможет.

– Тогда ладно. А у меня для тебя сюрприз.

– Какой? – Я немного пугаюсь.

– А вот скажу, когда ты уже приземлишься дома, а я тебя встречу. Ты не беспокойся, я прорвусь прямо в самолет.

– Миша, что ты темнишь? Случилось что- нибудь? В университете?

– Ничего не случилось. Целую, мам. Пока!

– Миша! Миш…

Теперь ему двадцать два. Он студент нашего политеха. Когда учился на кафедре, где преподавал его дедушка, выяснилось, что деда там уже никто не помнит, поколения преподавателей теперь меняются быстрее, чем воспитатели в детском саду. Миша бы немного разочарован. Не знаю, какие уж он возлагал надежды на свое родство, но я сказала, что ничего, что главное, что своего отца помню я, покуда у меня еще не отшибло память. Насколько я знаю, я – самая старая мама из всего нашего класса. И, наверное, самой последней стану бабушкой. Если не считать, конечно, Швабры.

Никто из нас не мог предположить, что именно Томка Швабрина, окончив совершенно не престижный в своё время Всесоюзный заочный юридический институт, неожиданно сделает самую блестящую карьеру из всех ребят нашего класса.

Вообще для меня удивительно, почему несмотря на исключение из комсомола, на неприязнь ко мне со стороны многих учителей, на классную, на эти дурацкие «чистки» ногтей и распарывание юбок, на конфликт с Оленевой и несчастливый брак с Никитиным, я до сих пор считаю своим родным именно этот «наш класс», а не тот, в котором я безбедно и бесконфликтно проучилась следующие два года. Там до меня никто не «доскребывался», никто нас не обзывал дураками, а химия и биология были профилирующими предметами. И тем не менее… И когда я слышу слово «школа», я вспоминаю то самое здание – типовую четырёхэтажку с двумя пристройками с огромными окнами – спортзалом и столовой, по праздникам превращающуюся в зал для торжеств. Туда я бежала апрельским днём на каблучках шоколадно- коричневых югославских туфель. И, кстати, я до сих пор не знаю, что тогда получилось с Иссой Давыдовной. Не то чтобы теперь это меня волнует, но ведь именно этот день был первым в моей жизни, с которого началась какая- то новая волнообразная реакция, длинное и непонятное химическое уравнение моей жизни.

– Как там Берлин, Майя Михална?– Томкин шофёр перехватывает меня в коляске после прохождения таможни.