Круглый дом

Ближе к вечеру отец внес в спальню карточный столик. Мама никак не отреагировала. Потом он расставил вокруг столика складные стулья, и я услышал, как она начала его укорять, а потом умолять унести их. Он вошел в кухню, опять весь лоснясь от пота. И сказал, что отныне я должен быть дома каждый вечер в шесть, к ужину, который мы будем накрывать наверху и есть все вместе. Как раньше, как нормальная семья, добавил он. Теперь будем жить в таком режиме. Я сделал глубокий вдох и понес наверх скатерть. Отец, невзирая на мамино недовольство, поднял шторы и даже раскрыл окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух. Мы с ним принесли салат и печеную курицу, а еще тарелки, стаканы, столовые приборы и кувшин лимонада.

– Может, выпьем вина завтра вечером, чтобы создать праздничное настроение, – без всякого воодушевления предложил отец.

Он принес букет цветов, которые нарвал в саду, – мама их еще не видела – и поставил их в расписную вазочку. На вазочке было изображено зеленое небо, ива, грязное озерцо и прибрежные валуны. За время этих семейных ужинов я досконально изучил глянцевый пейзаж на боку вазочки, потому что не хотел смотреть на маму, сидящую между подушек и угрюмо глядящую на нас, как выздоравливающая после огнестрельного ранения или как завернутая в саван мумия после переселения в мир иной. Отец старался каждый вечер заводить беседу, чтобы и она в ней участвовала, и когда мой короткий список произошедших за день событий подходил к концу, он солировал, точно одинокий гребец в каноэ, застрявший посреди бескрайнего озера молчания или пытающийся грести против течения. Мне даже казалось, что я могу разглядеть его в лодке посреди мутного озерца на боку вазочки. Однажды, рассказав обо всех малозначимых делах, он упомянул о своей весьма любопытной беседе с падре Трэвисом Возняком: оказалось, что тот находился в парке Дили-плаза в Далласе в день убийства президента Джона Кеннеди. В том далеком 1963 году маленький Трэвис приехал с отцом в Даллас, чтобы увидеть президента-католика и его элегантную супругу, которая в тот день была одета в розовый костюм матового оттенка, точь-в-точь как кошачий язык. Трэвис с отцом прошли по Хьюстон-стрит, пересекли Элм и решили, что удобнее всего на президентский кортеж смотреть с травянистого склона восточнее тройного туннеля. Оттуда и впрямь открывался хороший вид, и они с нетерпением смотрели на улицу. Перед тем как показались первые мотоциклисты эскорта, чья-то черно-белая легавая выскочила на середину проезжей части, но ее быстро кликнул хозяин. Этот случай так взбудоражил Трэвиса, что впоследствии он часто думал, как бы все оно обернулось, если бы пес выбежал в другой момент, скажем, когда мотоциклисты уже проехали бы, и вся последовательность событий сместилась бы во времени, или если бы собака бросилась под колеса президентского лимузина и стала бы бессмысленной жертвой несчастного случая, или запрыгнула бы в открытый лимузин президенту на колени. И трагедии бы не произошло. Эта мысль с тех пор не давала ему покоя, и иногда по ночам он лежал без сна и все размышлял, сколько подобных же неведомых непредвиденных случайностей и совпадений в данный момент происходит в мире или не происходит, и все лишь ради того, чтобы он мог сделать вдох, и еще вдох, и еще… И у него от таких мыслей возникало ощущение, будто он сидит на кончике раскачивающегося флагштока. Он чувствовал себя игрушкой обстоятельств. И еще священник сказал, что с годами это ощущение только усилилось и обострилось, особенно после атаки на посольство, в ходе которой его ранили.

– Интересный парень этот священник, – сказал отец. – Сидящий на флагштоке.