Круглый год с литературой. Квартал третий

Вне программы поехали мы с ним на его дачу, где прогулялись по дивному лесу, постояли у ослепительного озера. Коля предложил искупаться, но плавок у меня не было. Поэтому Коля ушёл в воду, а я остался на берегу. И вот ко мне подошёл пожилой мужчина, который заговорил со мной, как со старым знакомым. Я отвечал, удивляясь смелости собеседника: мы говорили о роскошной природе этих мест, о том, как губит природу выросшее вокруг военное производство. Так, не знакомясь, мы болтали весьма оживлённо, пока не вышел на берег Коля.

– А, – сказал он, – вы уже познакомились. Это хорошо. Пойдёмте, Юрий Михайлович, ко мне посидим. – Как вам мой коллега? – обратился он к Юрию Михайловичу.

– А вы коллеги? – спросил в свою очередь тот.

– Так вы так и не познакомились? – удивился Коля. – Это Юрий Михайлович Магалиф, наш поэт, – сказал он мне. – А это… как твоё отчество? – спросил он меня.

Я сказал. И он представил меня Магалифу.

На даче у Коли было очень неплохо. Мешало только, что Магалиф, узнав, что имеет дело с критиком, начал зачитывать меня своими стихами. Но, зная за собой привычку, выпивая, хвалить человека, я его остановил. Сказал, что стихи со слуха не воспринимаю.

Юрий Михайлович не обиделся. Рассказывал о себе. В 1938 его вместе с родителями выслали в Казахстан. А в 1941-м посадили за найденную в бумагах стенограмму Первого съезда Союза писателей.

Я удивился. Он объяснил, что стенограмма в то время была изъята и относилась к запрещённым книгам, которые из-за запрета считались антисоветскими. Его осудили на пять лет за хранение антисоветской литературы, и послали в лагерь под Новосибирском. Так он в этом городе и оказался.

Назад мы ехали втроём. Магалиф рассказывал о недавно умершем художнике. Я знал, что Окуджава посвятил ему стихотворение. Но что это за художник, Булат не говорил. Точнее, я о нём его не спрашивал. Машина повезла нас в дом художника, где нам открыли и не обрадовались. Во-первых, для гостей время было позднее. А во-вторых, хозяева сразу поняли, что гости навеселе.

Но обаяние Магалифа и здесь подействовало. Мне показали акварели и пейзажи Николая Грицюка, и хмель слетел с меня. Радостно было смотреть эти полотна и рисунки. Разноцветье пело, и душа отзывалось этому пению.

Я потом пересмотрел картины Грицюка, когда мы вернулись в Новосибирск из поездки в районную Колывань. Проверял себя: действительно ли они так прекрасны или я перехваливаю, как обычно, когда выпиваю. Нет, не перехваливал: опять на меня хлынуло это поэтическое разноцветье, и я купался в нём.

Я остался благодарен поэту и прозаику и, кажется, ещё и драматургу Юрию Михайловичу Магалифу (16 июля 1918 – 28 января 2001), за приобщение меня к миру замечательного художника. Кстати, и Магалиф написал о Грицюке:

Моё сердце мы завтра
Отправим в починку –
Что-то тянет оно
Не вперёд, а назад…
А сегодня поставим
Большую пластинку,
Где военные марши
Гремят и гремят.
Ну-ка, марш – начинай!
Раскачай эти стены!
Чтоб картоны, срываясь,
Летели из рам!
Утверждай,
Что вовеки пребудут нетленны
Все картины,
Где краски и кровь пополам!
Мы реальны, как цвет,
Как простейшая гамма.
Жизнь позирует нам
От темна дотемна.
Только смерть -
(Эта слишком конкретная дама) –
Притворяется,
Будто абстрактна она…
Громче музыка –
Музыка света и славы! -
Мы всегда
Этим трубам
Внимаем всерьёз.
В нашем деле
Ни прибыли нет,
Ни забавы:
Смотрим,
Слушаем,
Терпим.
До боли,
До слёз.
…И уходит
В бессмертье
Кто храбрее
И старше;
Кто в труде исступлённом
Был грешен
И свят.
Он боец.
Он вернётся.
Военные марши
Всё гремят
и гремят…
Всё гремят и гремят…

Понимаю, что «Песенка о Пиросмани» Окуджавы, посвящённая художнику Николаю Грицюку, не пойдёт в сравнение с этим стихотворением. Не удивительно: Булат был поэтом, а Магалиф всего лишь стихотворцем. Но я ему остался благодарен: он открыл мне чудесного художника.

* * *

О Николае Николаевиче Асееве (10 июля 1889 – 16 июля 1963) мне рассказывал Станислав Рассадин. Асеев опекал молодых поэтов. Хвалил Соснору, Ахмадулину, Вознесенского. Особенно покровительствовал Юрию Панкратову и Ивану Харабарову.