Круглый год с литературой. Квартал третий

«Ты в сновиденьях мне являлся». – Да я-то в чём же виноват? – подумает Онегин. – Мало ли что ей могло присниться? Не отвечать же мне за всякую глупость, какую она во сне видела…» – должно быть, Писарев полагал, что читатель оценит его остроумие. Но в чём оно? В том, что критик нарушает законы своей профессии, для чего-то влезая в шкуру литературного героя и вещая из неё, как спрятавшийся ребёнок из тёмного угла? Читатель-то в чём же виноват? Для чего заставлять его читать эту бредятину? Оттого, что не владеешь мастерством разбора?

В Википедии я прочёл о нём, что «начав с разрушения «отвлеченной эстетики» и с сомнения в «пользе» красоты, он закончил созданием «эстетики полезности», возвеличил свободный созидательный труд как основное эстетическое начало, как средство воплощения деятельной природы человека, развития его физической и духовной красоты». Это цитата из автореферата кандидатской диссертации Анатолия Степанова из Самары. Странная похвала этой «эстетике полезности». Неужто нужно возвеличивать труд, пусть и свободный и созидательный, как основное эстетическое начало? Да и кто должен возвеличивать труд – писатель или критик? Если писатель, то в чём здесь участвовать критику? Отслеживать – возвеличил ли писатель свободный труд как эстетическое начало? Быть, стало быть, при писателе неким ОТК (аббревиатура советского времени; означает: отдел технического контроля)? А если это предлагается делать критику, то он вправе и отмахнуться: у него и своих обязанностей, своих обязательств перед читателем не мало, – зачем ему чужие?

Словом понятно, почему, как сообщает та же Википедия, ссылаясь на Крупскую, любил Писарева Ленин. Так любил, что даже взял с собой в ссылку в Шушенское его портрет.

Трогательно. Глядел, значит, на портрет и наглядеться не мог! Так и слышится что-то ленинское, что-то этакое: «Не придирайтесь, товарищи, к человеческой слабости!»

Да кто ж придирается, Владимир Ильич? И что это за слабость: не знать азы собственной профессии? Впрочем, Вы ведь спецов не любили. Так что не промахнулись: какой из этого краснобая спец? Считать его профессионалом могли только те, для кого книга была листовкой. И соответственно портреты таких «спецов» – иконами. Вот почему Владимир Ильич не расставался с портретом Писарева!

18 ИЮЛЯ

В 1984 году проходило очередное Всесоюзное совещание молодых писателей. Меня пригласили быть соруководителем семинара поэтов. Официально он назывался семинаром Винокурова. Но Женя присутствовал на нём всего один день – в самом начале.

Он объяснил мне накануне, почему придёт: «Вообще-то, я бы не пошёл. Читал я рукописи: ни одной живой строчки! Но Толька упросил: он сунул дочку ко мне. Нужно её поддержать».

«Толька» – это Анатолий Андреевич Ананьев, родившийся 18 июля 1924 года. В то время он был главным редактором журнала «Октябрь». Винокуров и сам в ту пору заведовал отделом поэзии в «Новом мире», который некогда – больше десятилетия назад, когда Женя там не работал, противостоял «Октябрю». Но с уходом Твардовского с поста главного редактора «Нового мира» это противостояние стало стираться, а с приходом Ананьева в «Октябрь» от бывшей вражды не осталось и следа. Циник и прагматик Винокуров печатался у Ананьева, и отказываться от этой площадки для выступления не хотел.

«И тебе советую, – говорил он мне. – Поддержи дочку Ананьева. – И, услышав мой ответ, охотно подтвердил: – Ну да, графоманка! А кто там у них не графоман? Ну, не выступай против. Толька – человек злобный, мелкий!»

Я уже не помню, под какой фамилией выступала в печати Елена Ананьева. Её стихи появились сразу во многих изданиях. Сейчас речь должна была пойти о её книжке, которую бы рекомендовало к изданию совещание. Такая рекомендация была почти обязательной для издательства Союза писателей.

То есть, имея такого отца, она издала бы книгу и без совещания. Но рекомендация этого форума была как почётная грамота. Да и означала бы: всё без блата, всё чисто!