Круглый год с литературой. Квартал второй

«Помню» – вот что особо подчеркнёт исполнитель романса, растягивая это слово, ставя на нём по воле композитора интонационное ударение. А потом через некоторое время, пропевая:

И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты

,

– сделает ударение на слове «забыл», нимало не смущаясь тем, что поначалу речь вроде бы шла о настоящем, а не о прошедшем времени. И нас это не смутит: ведь мы имеем дело с романсом, а его логика далеко не всегда подчиняется нормативной грамматике: логика романса очень часто обусловлена обнажённой эмоцией. В данном случае слово «забыл» эмоционально усилено грустным сознанием тягостности существования «без божества, без вдохновенья, / Без слёз, без жизни, без любви». И наоборот – торжествующая жизнь словно возвращает в романс слово «помню». Его нет больше в пушкинском тексте, нет, разумеется, и в романсе Глинки, но оно мощно напоминает о себе в ликующей, патетической концовке:

И сердце бьётся в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слёзы, и любовь.

Но, повторяю, такая тональность романса мешает восприятию смысла пушкинского стихотворения.

В его первой строчке главное смысловое ударение падает не на «помню», а на слово «чудное», которое поэт как правило употреблял не в современном значении, синонимическом «прекрасному» или «замечательному», а в самом что ни на есть прямом – в том, в каком оно связано с чудом, с волшебством. Пушкин и здесь, в этом стихотворении, невероятно точен в передаче смыслового оттенка слова:

Передо мной явилась ты…

Не «возникла», не «очутилась», но именно – «явилась», не оставляя сомнения в том, что речь идёт о явлении героини герою, пусть и кратковременном:

Как мимолётное виденье…

– но по длительности вполне достаточном, чтобы сполна его оценить, чтобы запечатлеть его таким, каким оно пронзило и поразило душу:

Как гений чистой красоты.

Как давно уже замечено, «гений чистой красоты» заимствован Пушкиным из стихотворения Жуковского. Скорее всего, потому, что в стихотворении Жуковского «Я Музу юную, бывало…» понятие «Гений чистой красоты» интерпретировано в совершенно определённом смысле – как божество, стоящее над жизнью, над поэзией, или, точнее, вбирающее в себя их. Вспоминая о своей юности, о юной своей Музе, наполнявшей его ощущением, что «Жизнь и Поэзия – одно», сетуя на то, что «дарователь песнопений / Меня давно не посещал», боясь не встретиться с ним больше, Жуковский тем не менее не падает духом:

Но всё, что от времён прекрасных,
Когда он мне доступен был,
Всё, что от милых тёмных, ясных
Минувших дней я сохранил —
Цветы мечты уединенной
И жизни лучшие цветы, —
Кладу на твой алтарь священной,
О Гений чистой красоты

!

Он не падает духом именно потому, что «дарователь песнопений» приобщил его к «Гению чистой красоты», который (Жуковский верит в это) пребудет с ним вечно:

Не знаю, светлых вдохновений
Когда воротится чреда —
Но ты знаком мне, чистый Гений!
И светит мне твоя звезда!
Пока ещё её сиянье
Душа умеет различать:
Не умерло очарованье!
Былое сбудется опять.

Заимствуя образ, Пушкин явно апеллировал к читателю, у которого стихотворение Жуковского было на слуху (оно напечатано незадолго до того, как Пушкин сел писать «Я помню чудное мгновенье…»). Но с другой стороны, этот образ живёт в пушкинском стихотворении и независимо от своего создателя, живёт вместе со стихотворением Пушкина, едва ли не будучи его смысловым центром.

Ведь недаром у женщины, которая олицетворяет для Пушкина «гения чистой красоты», черты – «небесные». Недаром исчезнув, её «мимолётное виденье» лишило жизнь поэта полнокровности, обесценив его существование именно тогда, когда особенно обостряются ощущения прочности или непрочности связи человека с жизнью, с миром, – «в глуши, во мраке заточенья…» В данном случае герою стихотворения пришлось напрягать все свои душевные силы, чтобы выйти из того летаргического состояния, в котором очутился герой «без божества, без вдохновенья / Без слёз, без жизни, без любви».

Но такова великая сила его потребности во всём этом, что он сумел вырваться из порочного круга сумрачности своего существования, сумел прорваться к свету:

Душе настало пробужденье…