Комментировать этот документ не стоит: он говорит за себя сам.
Скажу только, что уничтожили замечательного человека, весёлого жизнелюба, отца Игоря Михайловича, выдающегося ассириолога, переводчика «Эпоса о Гильгамеше», академика многих иностранных академий, отца Михаила Михайловича, известного востоковеда, археолога, переводчика Фирдоуси, Низами. В войну погиб и Алексей Михайлович, подававший большие надежды.
Как писал ещё один его сын Игорь Михайлович, выдающийся востоковед, шумеролог, асириолог, его отец Михаил Алексеевич Дьяконов «
«
Он увлёкся переводом. Перевёл Роллана «Жан Кристоф» и «Антуанетта». Перевёл книгу о путешествиях Руаля Амундсена. Перевёл «Ярмарку тщеславия» Теккерея.
А потом была работа в издательстве Арктического института. М.А. Дьяконов познакомился и подружился со многими знаменитыми полярниками.
Написал книгу «Путешествия в полярные страны» (1935). Составил вместе с Е. Рубинчиком сборник «Дневники челюскинцев». А в серии «ЖЗЛ» выпустил книгу «Амундсен» (1937).
Книга «История полярных исследований», над которой он работал долго, вышла в Архангельске в 1939 году. И сразу же попала в список запретных. Архангельские издатели не знали, что автор книги уже год, как не существует на свете.
Сергей Михайлович Бонди, родившийся 25 июня 1891 года и преподававший у нас в МГУ, когда я там учился, считался крупным пушкинистом. Мне нравилось, как он на лекциях читает самого Пушкина: артистично, духовно, влюблённо в текст. Смущали меня статьи Бонди: многословны, скучноваты. К тому же – совершенно для меня непонятное стремление Сергея Михайловича ввести так называемую Десятую главу «Онегина» непременно в корпус пушкинского романа. Для чего? Ведь расшифрованные отрывки способны только увести читателя от смысла романа, а не прояснить его, не прирасти к тексту, не стать его неотторжимой частью.
Особенно меня поразило, что С.М. Бонди был страшно раздражён пушкинскими штудиями Валентина Непомнящего, которые стал публиковать журнал «Вопросы литературы». Разбирая, например, стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», Непомнящий выступил против канонической трактовки строчки «И милость к падшим призывал» как – призывал милость к декабристам. Советские литературоведы явно путали понятия «падшие» и «павшие». Пушкин, конечно, не героев имел в виду, но тех, кто небезнадёжен в своём нравственном падении, кто может подняться.