Круглый год с литературой. Квартал второй

Кстати, по поводу премии. Всех, кто поздравлял с ней Долматовского, поэт немедленно приглашал в ресторан «Нарва», который располагался неподалёку от «Литературки» на углу Цветного бульвара и Садового кольца. Удивлённые гости приходили в ресторан, и Долматовский показывал на его вывеску: «Ресторан третьей категории». Люди смеялись: аналогия с премией становилась понятной: она была 3-й степени.

Евгений Аронович Долматовский умер 10 сентября 1994 года. Он останется в памяти своими песнями «Моя любимая», «Любимый город». «Елизавета», «Всё стало вокруг голубым и зелёным», «Случайный вальс», «Дорога на Берлин», «За фабричной заставой», «Воспоминание об эскадрильи «Номандия-Неман». Не так уж и мало, по-моему.

* * *

В романе Ильфа и Петрова «Золотой телёнок» бюрократ Полыхаев заказывает резиновые штампы для собственных резолюций на те вызовы времени, на которые его контора должна как-то и чем-то ответить. В частности, ответить: «беспощадной борьбой с головотяпством, хулиганством, пьянством, обезличкой, бесхребетностью и переверзевщиной».

Что такое «переверзевщина», Полыхаев наверняка не знал, но он читал прессу, которая в то время яростно боролась с этим явлением.

Сам Валерьян Фёдорович Переверзев был очень известным литературоведом, профессором МГУ (1921–1933), потом МИФЛИ (1934–1938), одновременно (1928–1930) Института красной профессуры.

Его работы о Гоголе, Достоевском, Гончарове, Писареве подверглись обвинению в антиисторизме, в ревизии ленинских положений об искусстве, в солидарности с меньшевистскими концепциями эстетики Плеханова, в отрицании принципа партийности, наконец, в ограничении задач литературоведения изучением литературы как факта, а не как фактора.

На школу Переверзева набросились, потому что она противостояла всем другим школам в литературоведении. Были и у переверзевской школы свои минусы. Так она объясняла художественную литературу непосредственно классовым бытием, что не могло не привести к вульгарной социологии. Однако Переверзеву был свойственен анализ структуры художественного текста, проникновение в его образную систему.

Думаю, что Ильф и Петров, поместившие переверзевщину в сознании своего героя в один ряд с хулиганством, пьянством и бесхребетностью, вообще не упоминули бы её, знай, чем закончится борьба с ней.

А закончилась она не просто тем, что школа Переверзева была разгромлена в ходе печатной дискуссии.

Так сказать, подводя итоги дискуссии, Валерьяна Фёдоровича в 1938 году арестовали, отправили на Колыму, а потом в Минусинск, где он сумел написать работу «Поэмотворческий путь Пушкина». В 1948-м Переверзев освободился, поселился на 101 километре от Москвы в городе Александрове, где в том же году снова был арестован, помещён в тюрьму, а потом выслан в Красноярский край. Там написал книгу о Макаренко. Вернулся в Москву в 1956-м.

Больше он не преподавал. Занялся изучением древнерусской литературы. Написал книгу «Литература Древней Руси» (1971), опубликованную после его смерти, которая случилась 5 мая 1968 года (родился 17 октября 1882-го).

После его смерти напечатали и книги «Гоголь. Достоевский. Исследования» (1982), «У истоков русского реализма» (1989). И как-то забылось, что именно эти работы в своё время истово критиковали за попытку применить социологический метод к анализу художественных произведений.

6 МАЯ

Густой едкий дым вранья поднимался от рассказов о себе хорошо прикормленных советской властью писателей. Недолго проработала у нас в «Литературной газете» Альбина Верещагина, которая взяла интервью у Михаила Алексеева. Через очень короткое время после этого она ушла из газеты в издательство «Советский писатель».

Но её интервью запомнилось многим. Появилось оно спустя какое-то не слишком большое время после смерти Александра Трифоновича Твардовского. Как относились к писателю Алексееву в руководимом Твардовским журнале «Новый мир» литературная общественность знала: плохо относились, насмешливо. Да и читатели журнала не могли не знать этого – ничего кроме фельетонов о романах Алексеева «Новый мир» не печатал.

Но нашей сотруднице Михаил Алексеев впаривал душераздирающую историю о том, как оказался он с Твардовским за одним столом президиума какого-то писательского собрания, и когда оно закончилось, подошёл к нему Твардовский, сказал, что ему понравилась новая вещь Алексеева (кажется, повесть «Карюха»), а потом, помявшись: «Алексеев, мы были к вам несправедливы! Простите!» «И даже как-то покраснел при этом», – описывал Алексеев Твардовского.