Круглый счастливчик

Снился ему Большой Человек из главка, пожелавший видеть лично его, Ларева. Когда он, Ларев, робея, приблизился, Большой Человек громко сказал: «За одного битого двух небитых дают!» и усмехнулся. Григорий Петрович на всякий случай осторожно улыбнулся, хотя ничего не понимал. Большой Человек говорил какие-то слова, но смысл их до Ларева не доходил. Он стоял и улыбался, пока супруга не растолкала его…

«Фу-ты… — огорченно подумал Ларев, — и какая только ерунда не снится!»

Остаток ночи прошел сумбурно.

Утром, после водных процедур, он взглянул в зеркало и успокоился: гладкое лицо было серьезным, глаза смотрели умно, немалый лоб, растущий быстро по причине выпадения волос, внушал доверие. Забыв про ночной эпизод, Ларев отправился на работу. Он служил в учреждении с длинным названием, оканчивающимся не то «цветметом», не то «черметом». Была у него группа в восемь человек и двести десять рублей в месяц.

Опустившись в кресло, он придвинул перекидной календарь и стал читать свои пометки — план на сегодня. Нервно дернулся телефон: звонил начальник отдела. Разговор занял не больше минуты. Григорий Петрович аккуратно положил трубку и вдруг обнаружил на своем лице улыбочку. Не беззаботную улыбку, идущую от полноты жизненных сил и хорошего настроения, а именно улыбочку, гримаску титулярного советника. Тотчас всплыл недавний сон. Ларев обозлился на себя и, чтобы снять напряжение, вызвал инженера Мочалова.

Запутавшийся в семейной жизни Мочалов посещал рабочее место нерегулярно, и Григорий Петрович постоянно устраивал экзекуцию.

— Мне надоело! — начал Ларев, когда инженер вошел в кабинет. — В конце концов, всему есть предел…

Он взглянул на служащего и осекся.

По унылой физиономии Мочалова, чем-то похожего на Пьеро, блуждало жалкое подобие улыбки.

— Я понимаю… — кивал инженер, — я все понимаю, Григорий Петрович… обстоятельства… последний раз…

— Идите, — сказал Ларев, не желая видеть унизительную игру мышц.

«Неужели и я так? — размышлял он, оставшись один. — Где оно, самоуважение? Где человеческое достоинство?»

До самого обеда он вспоминал случаи, когда ему приходилось поддакивать и фальшивить, потом задумчиво вывел на бумаге «Человек — это звучит гордо» и ушел в столовую…

В три часа в кабинете директора началось совещание. За длинным столом расположились начальники отделов. Птицы помельче расселись вдоль стен. Ларев устроился в дальнем углу, спрятавшись за чей-то мощный затылок. На такие совещания его приглашали редко, и сейчас он был доволен, как приезжий, случайно попавший в модный столичный театр.

В первом действии директор давал разгон начальнику КБ, толстому, близорукому Чуеву.

— Ну, Василий Палыч, — отбивался розовеющий Чуев, — ну, вы же знаете… Не было уверенности в необходимости…

— Не знаю! — рубил директор. — И знать не хочу! У него, видите ли, не было уверенности. Тоже мне, Гамлет нашелся!

И тотчас, словно по команде, присутствующие оживились, реагируя на шутку тихим смешком. Ларев почувствовал, как губы его неумолимо вытягиваются к ушам. Он не находил ничего смешного, но мышцы лица сокращались сами собой, помимо его желания. В течение совещания директор шутил еще несколько раз и каждый раз Григорий Петрович тщетно пытался оставаться серьезным.

С работы он возвращался в плохом настроении. По пути, в овощном киоске, решил купить виноград. Очередь двигалась быстро. Минут через двадцать он достиг прилавка.

— Мне три кило, — сказал Ларев. Заискивающая улыбка выступила на его лице, и он добавил: — Только, хозяюшка, из того вон ящичка…

Суровая продавщица, сдвигая грудью гири, отобрала взглядом рубль и ответила:

— Не на базаре! Кладу подряд.

Под молчание очереди, таившей надежду на лучший ящик, она наполнила пакет мелкими кисточками.

«Да, брат, — ругал себя Ларев, идя домой. — Червь ты земной, а не гордая личность…»

Гадкое чувство не покидало его весь вечер. Григорий Петрович рявкнул на супругу из-за пустяка и нашлепал сына практически без причины. Обидней всего было то, что он, все прекрасно понимая, ничего не мог с собой поделать. Словно в мозгу его жила горошина раболепия, от которой тянулись к коже незримые нити.

Дня через три безуспешной внутренней борьбы он вспомнил про Борю Габса, своего школьного товарища. Габс избрал путь врача-психиатра, недавно защитил диссертацию и. мог дать дельный совет. Григорий Петрович взял бутылку коньяка и отправился к школьному товарищу.

После приятного застолья они уединились, и Ларев, перейдя к делу, описал свое состояние. Габс выслушал его исповедь без удивления, подумал и достал из стола флакон с таблетками. На флаконе была надпись не по-русски.

— Держи, — сказал он. — Будешь принимать двадцать дней, по таблетке перед сном. Действует безотказно. И сам, естественно, старайся держаться.

От Габса он возвращался пешком, боясь раздавить в автобусе заветный флакон. В тот же вечер Ларев проглотил первую таблетку…