Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II

«Если Вы, Ваше Величество, объявите, что предаёте свою власть Вашему маленькому сыну, если Вы передадите регентство Великому Князю Михаилу Александровичу или от имени регента будет поручено образовать новое правительство, тогда, может быть, будет спасена Россия»^{969}.

Обратим внимание на эту маленькую поправку А. И. Гучкова о том, что сформировать новое правительство можно от имени регента, т. е. самого регента не будет. Так как без регента малолетний Император царствовать не может, то получается, что эта оговорка предусматривала и отсутствие Императора.

На допросе в ЧСК А. И. Гучков откровенно признавал, что в его планах был предусмотрен вариант завуалированного демонтажа монархической системы. Рассказывая об обстоятельствах отказа Великого Князя Михаила Александровича воспринять престол, Гучков пояснил, что он сделал предложение Великому Князю принять «престол условно, чтобы он не принял его как государь, а как регент, чтобы довести страну до Учредительного собрания»^{970}.

Нет сомнений, что оба предложения были тесно связаны друг с другом и носили явно антимонархический характер.

Что же касается переговоров с Государем в вагоне императорского поезда, то, по записям К. А. Нарышкина, Государь ответил Гучкову, что он до приезда депутатов отрекся «от престола в пользу своего сына, но теперь, ещё раз обдумав своё положение, я пришёл к заключению, что ввиду его болезненности, мне следует отречься и за себя и за него, так как расстаться с ним я не могу»^{971}.

На эти слова А. И. Гучков ответил странной фразой: «Мы учли, что облик маленького Алексея Николаевича был бы смягчающим обстоятельством при передаче власти».

Вообще-то А. И. Гучков, если бы он хоть в какой-нибудь степени был бы монархистом, должен был учитывать не «облик маленького» Цесаревича, а Закон о престолонаследии Российской империи, по которому престол переходит от отца к старшему сыну.

Но ещё более странную фразу произнёс В. В. Шульгин, который сразу заявил, что проект с Великим Князем Михаилом Александровичем «имеет то преимущество, что не будет мысли о разлучении, и, с другой стороны, если Ваш брат, великий князь Михаил Александрович, как полноправный монарх, присягнёт конституции одновременно с вступлением на престол, то это будет обстоятельством, содействующим успокоению»^{972}.

Заметим, что Государь ещё даже не произнёс, в пользу кого он хочет передать престол, а догадливый В. В. Шульгин уже называет имя «полноправного монарха» Михаила Александровича, который должен будет присягнуть несуществующей конституции.

Можно, конечно, предположить, что К. А. Нарышкин упустил в словах Государя имя Великого Князя и неточно передал слова В. В. Шульгина, напутал со словом «конституция». Но тогда чего стоят его стенографические записи, которые должны были нас уберечь от «разных выдумок и неточностей»?

Любопытно, что Государь, услышав важные слова о Великом Князе как о «полноправном монархе» и о конституции, которой тот должен был присягнуть, заинтересовался сразу не будущим монархом и не конституцией, а казаками!

«А вы не думаете, — спросил он, — что в казачьих областях могут возникнуть беспорядки?»

Правда, получив ответ, что «казаки все на стороне нового строя», царь успокоился и пошёл писать акт об отречении в пользу своего брата Великого Князя Михаила Александровича.

Таким был стенографический отчёт К. А. Нарышкина. Его достоверность становится тем более сомнительной, когда узнаёшь историю его появления. В предисловии к сборнику «Отречение Николая II» Л. Китаев пишет: «Нарышкинский протокол извлечён нами из статьи покойного проф. Сторожева „Февральская революция 1917 года“, напечатанной в сборнике „Научные известия“ за 1922 год»^{973}.