Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II

Не может не поражать, с какой лёгкостью рассуждали генералы о Высочайшем манифесте! Ведь речь шла о Высочайшей воле, которой следовало повиноваться. Разве можно себе представить, чтобы Императорский Указ или манифест мог бы ранее вызывать у кого-либо, тем более у людей военных, желание его изменить, исправить? Кого раньше интересовало бы мнение генералов, следует ли «придерживаться» Высочайшего манифеста или нет? Такие желания могли возникнуть только в том случае, если бы так называемый «манифест» был не проявлением Высочайшей воли, а плодом общего творчества, к которому Высочайшая воля не имела никакого отношения. Причём плод этот был рождён не без участия тех же военных. Ведь Горбатовский, по-существу, требует очередного «манифеста», и нет сомнений, что Ставка и Северный фронт могли бы очередной «манифест» породить.

Вопреки строгим запретам Ставки о недопустимости разглашения сведений о манифесте отдельные командующие, не в силах молчать перед вопрошающим давлением сотен тысяч людей, официально о нём объявляли. 4 марта начальник Одесского ВО генерал от инфантерии М. И. Эбелов сообщал телеграфом М. В. Алексееву, что «Наморси (вице-адмирал А. В. Колчак. — П. М.) объявил об отречении Государя Императора от престола и о том, что манифест по этому поводу по получении его будет немедленно обнародован. Исполняю данные мне указания, ни об отречении, ни манифеста не объявлять, впредь до получения особых указаний. Однако объявление Наморси вопреки запрещению может вызвать серьёзные недоразумения. Манифест ещё не получен»^{1042}.

Итак, заметим, 4 марта командующий важным ВО ничего не знает ни о «манифесте» Государя, ни о «манифесте» Великого Князя Михаила Александровича. А ведь пошли вторые сутки со дня «акта величайшей государственной важности»!

Когда же военные круги стали узнавать об «отречении» Михаила Александровича, их недоумение и тревога стали возрастать. А. С. Лукомский по аппарату заявил генералу М. Ф. Квецинскому, что «манифест Великого Князя Михаила Александровича может быть апокрифичен»^{1043}.

Только в 14 ч 43 мин 4 марта в Ставку пришла телеграмма А. И. Гучкова, извещающая, что оба манифеста «опубликованы четвёртого утром в номере 8 „Известий“»^{1044}.

Кстати, интересно, что опубликовали «манифесты» не в «Вестнике Временного правительства», а в только что созданном печатном органе Исполкома. Это опубликование лишний раз демонстративно подчёркивало нелегитимность всего происходящего.

Причины странного затягивания заговорщиками издания манифеста будут непонятны без анализа того, что происходило с «манифестом», а вернее с его «призраком» в Петрограде 3–4 марта 1917 г.

А. А. Бубликов рассказывал, что когда А. И. Гучков приехал из Пскова в Петроград, то он отправился в мастерские Северо-Западных дорог, где зачитал рабочим «акт» об отречении Императора Николая II и затем воскликнул: «Да здравствует Император Михаил II!» Дальше, по Бубликову, рабочие от этого лозунга пришли в такую страшную ярость, что, «закрыв помещение мастерских, проявляли недвусмысленное намерение акт уничтожить, а Гучкова — линчевать». Такую реакцию рабочих нельзя не назвать странной, так же как и стремление Гучкова зачитать акт именно перед рабочими, а не перед руководством ВКГД. Рассказ Бубликова весьма сомнителен и призван объяснить, почему у Гучкова не было с собой «акта» об отречении. Бубликов пишет, что, пока его «агент» уговаривал рабочих отпустить Гучкова, другие «подчиненные» увезли «акт» «потихоньку с заднего крыльца, ко мне в министерство, и я хранил его у себя в кабинете»^{1045}.

Совсем иную историю рассказывает Ю. В. Ломоносов. 3 марта Ломоносову сообщают, что А. И. Гучков выехал из Пскова, а текст отречения передается по телеграфу человеком Ю. В. Ломоносова, инспектором Н. В. Некрасовым.