Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II

Поэтому для А. И. Гучкова отправление Императора в подконтрольную Ставку не только никакой опасности не представляло, но, наоборот, он был уверен, что именно там царь будет лучшим способом обезврежен. Недаром А. А. Бубликов вспоминает, что на его недоумённый вопрос, почему Император Николай II находится в Ставке, Гучков спокойно ответил: «Он совершенно безвреден»^{1061}.

По всей вероятности, Император ничего не знал о своём «отречении», так же как и об «отречении» своего брата, вплоть до 4–5 марта, когда они были официально объявлены в газетах. С этого момента он понял, что всякое сопротивление с его стороны бесполезно: кругом измена, трусость и обман.

О том, что Государь при своём прибытии в Могилёв ещё ничего не знал о «манифесте» Великого Князя, видно из воспоминаний А. А. Мордвинова, который писал, что ещё 4 марта «весть об отказе Михаила Александровича принять власть до учредительного собрания к нам тогда ещё не дошла». Об этом узнали только 5 марта утром^{1062}.

Похоже, что именно с этой целью — скрыть от Государя происходящие события — в Могилёве была полностью сохранена обстановка Ставки до отбытия из неё Императора Николая II.

По дороге в Могилёв, в Орше, в императорский поезд вошёл Н. А. Базили и был принят Государем. Цель прибытия одного из главных действующих лиц переворота, до сих пор не понятна. Как вспоминал А. А. Мордвинов, Н. А. Базили приехал по поручению. генерала М. В. Алексеева «с портфелем каких-то срочных бумаг для доклада Его Величеству в пути. Что это были за бумаги, я не помню, хотя Базили о них и упоминал: кажется, они касались уведомления о случившемся. Помню только, что он говорил о своём участии в составлении манифеста об отречении и, кажется, сообщил, что манифест этот, по просьбе Родзянки, пока решено не опубликовывать»^{1063}.

Когда Государь вечером 3 марта прибыл в Могилёв, он был встречен со всеми подобающими почестями. Встречать Государя на платформу кроме чинов Ставки прибыли все иностранные представители в полном составе миссий^{1064}.

Генерал Д. Н. Дубенский вспоминал: «Дежурили полевые жандармы, сидели офицеры за столами, стучал телеграфный аппарат. На маленькой площади у дворца из старинной ратуши, в круглом садике стояли посты дворцовой полиции, а у подъезда Государя в дублёных тулупах находились по-прежнему часовые георгиевского батальона. Могилёв тих, малолюден и спокоен, как всегда. В царских комнатах долго, долго светился свет. Точно ничего не случилось, точно то, что я видел, что всё мы пережили, был сон»^{1065}.

Кроме того, Государь продолжал находиться в полной информационной блокаде. А. А. Мордвинов свидетельствует: «Что делалось в Петрограде и остальной России — мы не знали: утренних агентских телеграмм больше уже не представляли»^{1066}.

Руководство Ставки объясняло это «заботой» о Государе, так как в этих телеграммах Государя якобы постоянно оскорбляли. Однако генерал Н. М. Тихменёв отмечает, что по его приказу депеши, несмотря на всю содержащуюся в них ругань, передавали каждое утро дворцовому коменданту В. Н. Воейкову для Государя^{1067}. Но Государь этих депеш не получал. Не вызывает сомнений, что от монарха пытались скрыть манипуляции с манифестами.

4 марта 1917 г. в Могилёве состоялся последний доклад Императору Николаю II о положении дел на фронте. Делавший доклад генерал М. В. Алексеев заметно волновался, но под влиянием вопросов Императора Николая II, его замечаний и указаний стал докладывать как обычно^{1068}.