Кругосветное путешествие короля Соболя

Я все чаще прибегала к заговорщицкому смеху, кокетству, вроде бы случайным целомудренным прикосновениям — например, когда мои неловкие пальцы, направляемые учителем музыки, оказывались в его ладони, чтобы щипнуть струну из собачьих кишок…

Потом, на очередном занятии, я сделала вид, что очень взволнована.

— Дорогой Август, — сказала я в то утро, — отложите инструмент, прошу вас. Нам нужно поговорить. Надеюсь, моя откровенность вас не заденет. В двух словах: мне кажется, что наши отношения не остались кое для кого незамеченными, и у меня есть основания для беспокойства.

— Что вы хотите сказать?

— Что мы довольно близки, и некоторые могут сделать вывод, что…

— Вы желаете, чтобы мы реже встречались? — предположил Август с наивной улыбкой.

— Нет! Конечно же нет, — ответила я слишком поспешно.

Эта торопливость, как бы неосторожна она ни была, все-таки сдвинула дело с мертвой точки. Я пошла чуть дальше в своем признании.

— По правде говоря, — продолжила я, опустив глаза, — я испытываю живейшее удовольствие от наших встреч. Ошибаюсь ли я, полагая, что это отчасти и ваше чувство?

Я сопроводила вопрос робким взглядом.

— Безусловно, не ошибаетесь, Афанасия. Наши встречи приятны и мне.

Я надеялась на большее, но он ограничился этим и замолчал. Мы обменялись широкими, немного вымученными улыбками. Я ожидала, что он возьмет меня за руку, но он ничего такого не сделал. Мне пришлось продолжить. У меня было ощущение, что я бросилась в колючие заросли и выбраться могу, только забравшись еще глубже.

— Прежде чем узнать, — добавила я, — следует ли мне тревожиться из-за такой взаимной привязанности, я должна, на мой взгляд, спросить вас… кто вы.

— Кто я? Но вы же знаете всю мою жизнь, — ответил он просто, словно решив сделать мою задачу как можно трудней.

— Я знаю ее… но не всю.

— А что именно вам осталось узнать?

Я уже готова была впасть в отчаяние и отказаться от своих намерений, но он вдруг пришел мне на помощь:

— Вы, конечно, хотели бы спросить, не связан ли я какими-либо обязательствами?

Я кивнула и с трудом сглотнула. Мне потребовалось все мое мужество, чтобы выслушать ответ.

— Так вот, нет, мадмуазель, — заявил он порывисто. — Я не женат и свободен в своих обязательствах.

После этих слов повисла тишина. Между нами не было ни сговора, ни смущения, только ожидание чего-то — во всяком случае, для меня.

Мы сидели очень близко друг к другу. Я чувствовала его дыхание на своей руке, которая лежала на костяной станине нашей арфы-сообщницы. Как в это мгновение я повернула лицо? Иногда целомудренное движение девушки так похоже на провокацию… Так или иначе, я чуть наклонила голову с полуприкрытыми глазами, и наши губы оказались так близко, что ему даже не пришлось податься вперед, чтобы коснуться их поцелуем.

Так все и случилось, и до сегодняшнего дня ни один из нас не может сказать, по чьей инициативе было сделано то первое движение, после которого наши отношения покинули сферу мечтаний.

На самом деле неискушенная девица, которой я была, понятия не имела, что такое поцелуй. Родители при мне никогда не целовались и даже не держались за руки. Будь я более сведуща, я бы поняла, насколько сам поцелуй был робким и все еще невинным. Зная об этом совсем немного и черпая это немногое из прочитанных романов, я искренне верила, что мы пересекли невидимую границу, которая навсегда связала нас. Короче говоря, я сочла, что мы обручены.

Я думала, что эта близость повлияет на наши отношения и придаст Августу храбрости, в свою очередь, сделать признание. Но нет, ничего подобного я так и не дождалась. Однако приходил он ежедневно. Так называемый урок музыки отныне превратился в беспорядочный разговор обо всем на свете. Особенно он любил поговорить о философии. Я отметила его пристрастие к абстрактным идеям и сложным текстам. Я восхищалась его познаниями и извлекала из них пользу. Бывало, что в глубине души его метафизические и моральные представления казались мне немного сухими. Я предпочитала им романы и картины, почерпнутые в самой жизни. В наших подходах было нечто несовместимое. Возможно, мой воспитанный романами вкус объяснялся возрастом и полом. Такое толкование казалось мне вполне приемлемым, пока я не узнала, что один и тот же человек, знаменитый Жан-Жак Руссо, мог написать такое чудо чувствительности, как «Новая Элоиза», и абстрактные тексты о законах, политике и обществе, которые Август зачитывал мне с непонятным для меня восторгом.

Я пыталась наводящими вопросами подтолкнуть его к выражению своих чувств и к тем упоительным переживаниям, примером которых служили мне романы.

Он поддавался с трудом.