Кругосветное путешествие короля Соболя

Меня приводило в восторг его умение принимать решения, его властность, способность навязать свое видение вещей, которое, как правило, оказывалось наиболее прозорливым. Он умел наказывать без колебаний, но вместе с тем оставаться справедливым и милосердным. Его мужество более не нуждалось в доказательствах. На этом затерянном в бесконечности океана суденышке все подвергались равной опасности, но, без сомнения, особое величие состояло в том, чтобы брать на себя, как он, всю меру ответственности. Я всегда была на его стороне, даже когда, благодаря сведениям, почерпнутым у членов экипажа, могла понять и точку зрения тех, кто подчас выступал против него. Я тайком пыталась успокоить беднягу Степанова, который то и дело восставал против власти Августа. Я отдавала себе отчет, что его мятежи связаны, пусть и не напрямую, с тем чувством, которое он по-прежнему питал ко мне. Например, впервые он затеял бунт, когда узнал, что я нахожусь на борту корабля и делю каюту с Августом. В сущности, отверженного Степанова сжигала та же любовь, что и меня, вот только его чувство не было счастливым, а я могла вволю наслаждаться желанной близостью своего избранника. Сначала Степанов пробудил во мне жалость, потом — дружеское расположение. Когда Август это заметил, он выказал недовольство и попросил меня не вести более приватных бесед с этим предателем. Я подчинилась, хотя подозревала, что столь суровая мера положит начало новым заговорам.

Так прошел этот год, о котором я сохранила чудесные воспоминания.

И только позже, после нашего прибытия в Макао и во время плаванья во Францию, я ощутила некую внутреннюю неуверенность и противоречивые желания. В Макао, встречаясь с португальскими властями и с французскими чиновниками, оказывавшими нам поддержку, я обнаружила ничтожность своего положения. Кем я была в их глазах? Август никогда мне этого не объяснял.

Поначалу я не сопровождала его в официальных визитах. Пока мы оставались на корабле, мой мальчишеский облик больше никого не удивлял, но в большом городе мои передвижения в таком виде были невозможны. Август уже рассказал вам, что он велел пошить костюмы мужчинам и платье каждой женщине. Стремясь соблюсти равенство, он решил, что и мне должно быть одетой, как остальным. Возможно, причиной тому стала воцарившаяся напряженная атмосфера: многие без всяких оснований подозревали его в том, что он обогатился за их счет во время плавания. И все же я затрудняюсь описать, до какой степени этот момент показался мне оскорбительным. Даже не могу объяснить почему. Тут сошлось несколько обстоятельств. Мне было обидно, что он всем распорядился сам, не посоветовавшись со мной по поводу того, что касалось меня столь непосредственно. К этому, конечно, добавилось недовольство тем, что он не выделяет меня среди других женщин. А главное, он, беспрерывно расписывающий прелести Франции и решимость обеспечить мне там достойную жизнь, не оставлял мне ни малейшей возможности набраться светского опыта в городе, который, оставаясь восточным, представлялся уже европейским.

В конце концов Август заметил мою досаду и спросил, в чем дело. Я привела ему лишь последний довод. Он стал проявлять ко мне еще больше нежности и казался смущенным. Очень убедительно он объяснил мне, что мы не можем в данный момент надеяться, что нас примут в светских домах, поскольку мы остаемся беглецами без средств и положения в обществе. Он утверждал, что во Франции мы поженимся, а продажа накопленных сведений обеспечит нам благосостояние, позволяющее занять место в высшем свете. Я успокоилась, и эта размолвка обошлась без видимых последствий. Вот только за пять месяцев праздного пребывания на большом комфортабельном судне у меня была возможность с разных сторон обдумать его ответы и проанализировать растущее во мне беспокойство.

Короче говоря, я почувствовала, что имеет место некое недоразумение. Теперь уже Август постоянно заговаривал о браке. Последовав за ним, я, совершенно очевидно, разрушила ту судьбу, которую уготовили для меня родители, если это можно назвать судьбой. Я решилась пойти за Августом, потому что хотела жить рядом с ним под знаком свободы. Ослепленная любовью, страдающая от различных неудобств на галиоте «Святые Петр и Павел», я упустила из виду кое-какое несоответствие. Но позднее, на борту французского корабля, когда Август сложил с себя командование и нам больше не грозила опасность, все предстало передо мной в ином свете. Он не для того взял меня с собой, чтобы я стала ему товарищем во всех начинаниях. Он собирался лишь защищать меня, отводя пассивную роль любящей и покорной супруги. Любящей я была и, смею признаться, такой и остаюсь. Но о покорности не могло быть и речи.

Не было смысла пускаться в абстрактные рассуждения. К тому же в самом требовании свободы кроется некое противоречие. По прибытии во Францию мне предстояло просто ее взять.

* * *