Кругосветное счастье

И все-таки я продолжал встречать Шварца во дворе в условленное заранее время, брать велосипед и кружить по осточертевшим — внезапно осточертевшим — окрестным улицам и шоссе. Наверно, все ушло вместе с моей влюбленностью и восторженностью. Однажды в условленный заранее час я ждал Шварца под Наташиным окном. Или взгляд у меня был пасмурным, или поздоровался я с ним без обычного энтузиазма, или предчувствие чего-то выражалось в моем взгляде и неохотных словах, но Шварц как будто заметил мое охлаждение и спросил:

— Даня, ты что, раздумал стать велогонщиком?

— Нет, — ответил я, — не раздумал.

— Так бери велосипед и тренируйся. Осенью я определю тебя в подростковую группу нашего спортивного общества.

— Идет! — ответил я. — Отлично!

— Возвращайся часа через полтора. Нам с Наташей надо повторить бином Ньютона. Надо знать назубок бином Ньютона, чтобы поступить в экономический институт.

Я катался с неохотой. Лениво кружил по аллеям Лесотехнического парка. Время от времени возвращался к огромным висячим электрическим часам около железнодорожной станции Ланская — не пора ли обратно?! И все-таки не выдержал. Вернулся во двор раньше положенного. Надо верить предчувствиям. Я поставил велосипед под Наташиным окном и присоединился к нашим мальчишкам, которые на крыльце прачечной резались в карты. Играли в покер на абсолютную мелочь, но при везении (фарте) из мелочи могла образоваться сумма, вполне достаточная, чтобы купить пачку самых дешевых папирос «Звездочка» или даже билет в кино. Мы все курили тогда и были заядлыми киноманами. Мне повезло в карты. На руках оказался джокер и к нему бубновый туз. Можно было заказывать еще одну карту и блефовать. Не успел я попросить у банкомета третью карту, как Борька Смородин воскликнул:

— Наташкина мать на горизонте!

Действительно, из-за поворота Новосельцевской улицы, переваливаясь с боку на бок, шла старая черкешенка. В обеих руках у нее были тяжелые продуктовые сумки, что еще более усиливало ее маятникообразное покачивание. Почему она возвращалась домой в такое необычное время, никому было неведомо, но все, конечно, подумали о Шварце. Что будет с ним и Наташей, когда ее мать войдет в комнату?! Я метнулся к окну и постучал. Никто не ответил. Старуха уже свернула с улицы и шла по дорожке между сараями и лужайкой с вековыми дубами, направляясь к дому. Я метнулся ко входу в коммунальную квартиру, в одной из комнат которой жила Наташа и где у нее в гостях находился Шварц, с которым она повторяла бином Ньютона. Я пробежал по коридору, который служил одновременно коммунальной кухней с общей плитой, раковиной, уборной и кухонными столиками, прилепившимися к простенкам между комнатами жильцов. Одна из комнат была Наташина. Я знал это, потому что однажды ранней весной, когда она долго болела бронхитом, принес ей яблоко. Да, это была ее комната. Я прислушался. Голосов Наташи и Шварца не было слышно. Я постучался в дверь. Никто не ответил. Какой-то внутренний прибор для измерения скорости передвижения старухи черкешенки отстукивал истекающие минуты. Я толкнул дверь. Она открылась. Шварц и Наташа были в постели. Смуглая спина Шварца закрывала Наташу. Я видел только ее лицо с полузакрытыми глазами и полуоткрытым ртом, который издавал какие-то непонятные мне в те времена жалобные и радостные возгласы. Я услышал, как хлопнула квартирная дверь. Усилием воли и ума, рожденным неизвестно чем (сочувствием? презрением? рыцарством в духе шиллеровской баллады «Перчатка»? мужской солидарностью? когдатошней любовью?), я подтащил обеденный стол к двери и уперся в него.

Старуха толкнулась в дверь. Постучалась. Крикнула: «Наташа, открой!» Стала шарить в сумках, ища ключ.

— Бегите в окно! — крикнул я Шварцу и Наташе.

Да они и сами знали, что делать. Под стуки и крики старухи они напяливали одежду, подставляли стул, распахивали окно, выпрыгивали наружу. Настала моя очередь бежать. Я перелезал через подоконник, когда старуха сдвинула стол и ворвалась в комнату. Она бросилась к окну и успела увидеть меня, бегущего через двор в сторону парка. Это было наше спасение — Лесотехнический парк.

Разразился дикий скандал. Старуха черкешенка была уверена, что я развратничал с Наташей. Да, все улики были против меня. А двор дружно молчал. Наташа вернулась на следующее утро, переночевав неизвестно где. Мать избила ее до синяков и запретила выходить из дома. Конечно же, не обошлось без того, что старуха потребовала у моей мамы наказать меня самым жестоким образом. Мама спросила меня:

— Это правда, Даня, что ты был в постели с Наташей?

— Нет, мама, неправда.

— Кто же тогда?

— Другой, — ответил я.

— Зачем же ты в это вляпался, Даня? — сказала мама. — Добро бы, за свои грехи отвечать.