Кругосветное счастье

— Потому что это значит, что я нарушила клятву. Гетера не может забеременеть. Прежде чем выходить к посетителям храма, гетеры пьют магический настой из трав, предохраняющий от беременности в течение шести часов. То есть во время любовных жертвоприношений в храме Афродиты. И если гетера забеременела, это значит, что она прелюбодействовала где-то вне храма. Я приходила к тебе, и мы занимались любовью.

— Это тот самый случай, когда из двух начал рождается третье. Радуйся, дочь Афродиты!

— Чему радоваться, Учитель?

— Радуйся зародившейся жизни!

— Учитель, это значит, что ты заберешь меня из храма и возьмешь в жены?

— Моя жена — философия. Я не могу связывать себя иными узами брака.

— Куда же мне деваться? В храме не держат гетер, нарушивших клятву. Ведь все догадаются в том, что со мной произошло.

— Найди знахарку. Говорят, что есть такие травы, которые избавляют от беременности.

— Я не хочу избавляться от твоего ребенка.

— Ты заблуждаешься, Гетера! Ребенок твой и больше ничей! Помнишь, ты задала гениальный вопрос задала вопрос: «Принадлежит ли отторгнутое отторгнувшему?» Принадлежит тебе. Ты и вправе отторгнуть или сохранить.

— Я не хочу отторгать! Да у меня нет денег на знахарку.

Философ полез в поясной карман и вытащил кошелек:

— Вот все, что у меня есть, возлюбленная.

— Больше не называй меня так. Уходи!

Философ оставил кошелек, полный золотых монет, миновал темные петляющие коридоры и переходы храма и вышел за ворота. Вечерний воздух был напоен цветением магнолий и каштанов. Последние посетители торопились войти в храм, чтобы найти по своему вкусу гетеру для совершения вечернего жертвоприношения. Он еще слышал плач своей возлюбленной, но уже превозмог себя, отбросил прошлую жизнь со слабостями, которые приходят вслед за плотской любовью, отделил память о пятнадцатилетней Гетере от созерцания бесконечной космической дали. Да и какое ему дело до жрицы любви, хотя бы и наделенной особенным даром задавать вопросы, непосильные даже лучшим ученикам его Академии! Например, этому македонцу, приноровившемуся покупать в Академии под платаном глубокие мысли на отцовские червонцы. Философ устал, у него рябило в глазах. Это были лучи закатного солнца, преломленные сквозь зелень весенней листвы. Он опять подумал о жизни, зародившейся в лоне пятнадцатилетней. Она не хотела избавляться от их будущего ребенка. Может быть, еще не поздно вернуться к настоятельнице храма, забрать пятнадцатилетнюю вместе с отданным сгоряча кошельком с золотыми и покончить с одинокой жизнью, которая, в сущности, была тоже монашеством и вечным жертвоприношением богине мудрости Афине Палладе. Поселиться на окраине города. Растить детей и быть осчастливленным тем семейным счастьем, которым довольствуется большая часть жителей города: свободных граждан и рабов. Он остановился было, чтобы отдохнуть и подумать под раскидистым каштаном, выбросившим в небо свечи цветов, как вдруг увидел своего ученика-македонца, стремительно промелькнувшего мимо Философа. Македонец явно стремился в храм Афродиты. И, конечно же, на свидание с юной Гетерой. Злость вспыхнула в сердце Философа. Злость и ревность, потому что он не сомневался, к кому спешит его ученик. Злость, ревность и крысиная досада жадности терзали Философа, потому что выходило так, что кошелек с золотыми монетами был оставлен понапрасну. Этот богатый ученик-македонец наверняка осыпает ее монетами. Да и спит с нею! Во всяком случае, не исключено, что она и забеременела от него! От этих раздраженных мыслей Философу, как ни странно, стало легче. И, не заходя домой, он отправился поужинать в таверну, где утешился блюдом мидий, тушенных с баклажанами, и кувшином белого вина.