Круговая порука. Жизнь и смерть Достоевского (из пяти книг)

Он как в воду глядел: мир после Толстого стал ещё неблагообразнее и жесточе. И ныне, по прошествии века, почти на всём его протяжении уверенные в обладании истиной, мы вновь обращаемся к «слишком элементарным», «наивным», «простым» толстовским решениям. Ибо, как выясняется, никакие новейшие обстоятельства не в силах перечеркнуть сказанного тогда: мир, лежащий во зле, спасаем только любовью. И если XX столетие, потрясённое исполнившимися пророчествами, было по преимуществу веком Достоевского, то кто знает, не станет ли надвигающаяся эпоха веком Толстого? «Нет ничего абсолютно мёртвого, – говорит Бахтин, – у каждого смысла будет свой праздник возрождения»[1028].

Казалось бы, Толстой ушёл по той же причине, по какой «возвратил билет» Иван Карамазов: не принял несправедливости земной. Но в отличие от «русского Фауста» автор «Исповеди» не почёл возможным обвинять Творца в несовершенстве творения. По его, Толстого, разумению, жизнь – это лишь путь, проходя который человек способен изменить мир, только сам сделавшись лучше. Постулат достаточно спорный. Однако за время, минувшее после ухода Толстого, никто ещё не сумел доказать обратное.

Последний дневник Толстого – его подлинное, не вынужденное никем завещание. Его последняя воля и предсмертный итог. Помимо прочего, дневник этот свидетельствует о том, что человек, даже обладающий необыкновенным могуществом и пребывающий на вершине славы, по сути своей одинок. Но и мы куда как одиноки без Толстого. «Не нужно мне вашей стенографии!» – мог бы воскликнуть он в виду ленивого и праздно любопытствующего потомства. Ему, как и любому из нас, необходима любовь.

Астапово

Может, и впрямь этот мир иллюзорен
и преисполнен наитий и грёз.
…Но станционный начальник Озолин
благоразумен, толков и тверёз.

Не ожидая событий недолжных,

не одобряя, случись они где б,
он на распутьях железнодорожных
единовластный вершитель судеб.

Но изменяется жизни исходник,

свист паровозный несётся вдогон,
и на путях непостижных господних
ждёт отправленья последний вагон.

Видно, у смерти язык намозолен —

местные вести уходят в улёт.
Чем же ты столь провинился, Озолин,
если в такой угодил переплёт?

Что же, заглянем в буфет станционный,

дёрнем по маленькой – за упокой.
Жаль, что насельник обители оной
нам не махнёт на прощанье рукой.

Ибо он только свидетель и зритель,

неразличимый в пучине утрат.
Старый дурак, станционный смотритель,
птицею-тройкой раздавленный брат.

Волгин И.Л.

Homo poeticus. Стихи и о стихах. М.: Академический проект, 2021

Из книги: Последний год Достоевского

Последний год Достоевского

(предисловие – Д. Лихачёва)

М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной. 2017. 780 с.

Три части, 21 глава.

В этой книге, вышедшей пятью изданиями и переведённой на многие иностранные языки, судьба создателя «Братьев Карамазовых» впервые соотнесена с роковыми минутами российской истории, с кровавым финалом царствования Александра II. Уникальные открытия, сделанные автором, позволяют постичь драму последних дней Достоевского, в том числе тайну его ухода.

Предлагаемые фрагменты из «Последнего года Достоевского» дают существенное представление как об исходе его жизненного пути, так и о художественных и исторических достоинствах авторского труда.

Несколько вступительных слов

От автора

В один из последних дней 1880 года Достоевский заехал к своему старинному приятелю Алексею Николаевичу Плещееву: завёз долг двадцатилетней давности. «Вот ещё 150 р., – пишет он в адресованной поэту записке, – всё-таки за мной остаётся хвостик. Но отдам как-нибудь в ближайшем будущем, когда разбогатею. А теперь ещё пока только леплюсь. Всё только ещё начинается»[1029].

Ему оставалось жить чуть больше месяца.

Пушкин незадолго до своей гибели пишет «Памятник»; Гоголь, Тургенев, Толстой в конце пути тоже подводят итоги. Достоевский говорит: «Всё только ещё начинается».