Круговерть

Гоняясь за выскочившим из клетки кроликом, Алеся развалила поленицу и увидела спрятанный за ней небольшой ящичек. Кролик получил амнистию, а она уселась на дрова и принялась листать книжки и брошюры. Она знала, о каком человеке говорили её родители, запершись в комнате и едва не поссорившись из-за чьего-то странного по – ведения. И о каком памятнике шла речь, она тоже знала – не раз, поджидая свою маму у входа в институт, она разглядывала бронзовое изваяние человека в длиннополой шинели и строгим усатым лицом. И помнила, как все люди в Ветке горько плакали, когда он вдруг умер. И как все боялись, что вот опять война начнется…

Теперь надо было как-то разобраться в том, почему вся «грамада» то плачет от горя, то злится на вождя и злобно смеется, вывешивая мусорные ведра на его протянутую к народу руку. И всё потому только, что кто-то «потановление выпустил»…

А что бы сказала бабушка про всё это? Наверное, про «чугунок с бульбай» на плечах вместо головы или ещё что-нибудь такое же обидное. Однако бабушки рядом не было, а спрашивать у родителей про такое она не решалась.

И Алеся, листок за листком, стала внимательно просматривать спрятанные в тайнике секреты. Но вот ей попалась фотография размером в пол-страницы, только на ней не было снято чьё-либо лицо или улица города – это была какая-то справка.

Алеся, закрыв дверь на крючок, села на чурбан для рубки дров и стала читать. В углу слева, в графе «род преступности» большими письменными буквами было написано С.Д.

Дальше шла графа «ложное имя», в ней от руки было вписано – Петр Алексеев Чистяков. В графе «прозвище, кличка» – Коба. Первая длинная строка называлась «имя и отч., если иноверец – то все имена. А если еврей, то каким именем крещен в христианстве?» Здесь было написано – Джугашвили Иосиф виссарионович. «Место рождения» – Тифлисской губернии, Лиловской вол. В графе «отец и мать», «живы ли они?» не значилось ничего.

«Женат, холост, разведен, любовные связи?» – холост. «Вероисповедание» – православное.

«Где получил образование?» – в Тифлисе, в духовной семинарии.

Привлечен 22 апреля 912 года по делу проверки паспортов.

Ранее привлекался в 908 году по делу партии СД, в 911 по делу проверки паспортов.

Плечи, шея, ступни ног, осанка, походка, особенности мимики, гримасы и манера держаться не были описаны вовсе.

Природный язык – грузинский, голос – баритон. В особых приметах значились сплошные оспинные знаки.

Карточка была составлена 22 апреля 1912 года.

Николай запил. Осенью Броня заболела воспалением легких и попала в больницу. Допившись до чертиков, он не узнал Алесю, схватил её, и с криками – «Шнель! Шнель!» бросил в подпол и стал изображать пулеметную очередь, издавая такие дикие звуки, что Алеся теперь уже боялась одного – как бы её отец не лишился голоса вовсе…

Когда Николай, поскользнувшись, недловко завалился на бок, она выскочила из подпола, сорвала крючок с двери, вывалилась в коридорчик, споткнувшись о половик у входа, закричала…

Однако никто не пришел. Она прислушалась – отца не было слышно. Тихонько поползла она по холодным доскам пола, выбралась на крыльцо и уже оттуда понеслась опрометью по двору.

– Откройте, откройте! – кричала она у соседской двери, но ей никто не ответил. – Папе плохо! Помогите ему! Вы слышите? Да откройте же, это я. Алеся!

– Ну, хватит колотить, дверь сломаешь, – раздался наконец голос Федора. – Что там у вас опять?

– Папе плохо, помогите…

– Будет плохо, сли человек совесть продал сатане, – раздался из глубины комнаты голос Помпушки. – Гони её, слышишь?

– Слышу, слышу… – ответил Федор и, задвинув засов, ещё долго шлепал войлочными туфлями в коридорчике, тяжело вздыхая и громко, со свистом сморкаясь.

Из открытой двери комнаты доносились звуки телевизора, и это испугало Алесю ещё больше – по ночам телевизор не работал, и это знали все. Неужели война?

До утра дрожала она в сарайчике, лежа на охапке сухой травы в обнимку с двумя длинноухими кроликами – черным и белым, гладя их по чутким спинам и приговаривая: «Что с нами будет? Что с нами будет, а?»

Если бы только здесь была бабушка! С ней никакая беда не страшна.

Утром, кое-как одевшись в разное, что нашлось в сарайчике (оставляли передать в деревню), она пошла в школу и получила свою первую в жизни двойку, потому что не слышала вопроса учительницы и вообще ничего не слышала, а всё это время. Пока шла в школу, пока сидела на уроках, а в классе стояла гнетущая тишина – кого спросят? – думала только об одном: как это – продать совесть?

Это так мучительно больно, и человек так сильно страдает, что даже родную дочь готов убить, чтобы другая, ещё более сильная боль, заглушила эту нестерпимость? И что все люди, даже такие никчемные, как Помпушка, презирают отца её и не хотят ему помочь?

Мысли эти, так и не разрешившись каким-либо спасительным объяснением, гвоздем сидели в её сознании, причиняя боль, не менее острую, чем та, которую испытывал её отец.