Круговерть

– Действительно, забавно, – рассмеялась и Алеся. Представляя, как по сибирскому тракту чешет на полной скорости трактор без половины деталей под капотом, – но, может быть, трактор ехал под горку?

Надежда указательным пальцем поправила съехавшие очки, подтолкнув их на переносицу и строго посмотрела на Алесю.

– Не смешно, сказала, наконец. Она и легла на кровать, углубившись в чтение какого-то учебника.

Рациональная Надежда жила очень экономно – масло („топливо для мозга“), черный хлеб („пища здорового человека“), кабачковая икра (витамины) и конфеты „парус“ (для души). Зимой она, единственная в Москве, нисколько не комплексуя, носила валенки, и её по этим валенкам узнавал весь университет. Надежда никогда не унывала, приходя после лекций, „питалась“, сидя на стуле у стенного шкафчика, потом ложилась на кровать и до вечера зубрила лекции и ещё учила французский язык (в школе у неё был немецкий). Надежда была высока и стройна – „хундер зипзих“, то есть – рост сто семьдесят, настоящая „рыжекудрая бестия“. Острая на язык, она не тушевалсь ни перед кем, всегда оставляя за собой право последнего суждения по любому вопросу. Надежда считала своим долгом опекать Алесю – это выражалось в том, что она безжалостно выкидывала из комнаты всех представителей мужского пола, которые имели неосторожность туда забредать – попросить учебник по физпрактикуму, одолжить чаю-сахара, просто ли поболтать.

– Ты ещё не знаешь мужчин, что это за сволочи, – безаппеляционно заявляла она, выкидывая очередного претендента за дверь.

Никто не сомневался, что „девушка-трактор“ успешно пропашет полный курс наук и рано, раньше всех, отмеченных печатью таланта, станет профессором. Так оно и вышло – уже на пятом курсе она получала именную стипендию, а в тридцать пять лет её, перспективного доктора наук, пригласили во Францию на стажировку. Там она и осталась, поселив в свою московскую квартиру мамашу с папашей, коим на старости лет сидеть в одиночестве в будке стрелочника, на разъезде, у родной Сосновки уже порядком осточертело.

Замуж она не выходила и нисколько не жалела об этом.

Другая соседка, Линочка, из города Пущино, была девушкой состоятельной – обедала в столовой, а на ужин жарила на большой сковородке колбасу.

Ну а когда Надежда, умаяшись нестерпимым запахом, говаривала „со смыслом“ – „А не вредно ли зараз столько мяса есть?“, Линочка, нисколько не смутившись, отправляла в хорошенький ротик очередной аппетитный ломтик колбасы и говорила спокойно, будто и вовсе не задетая подковыркой: „Нет, не вредно, если молодым“.

Линочка уже имела солидного жениха, который работал в Пущино и приезжал к ней в общежитие по средам, терпеливо дожидаясь, когда она напоется от души – его невеста по вечерам уходила в холл петь в компании второкурсников „Бабье лето“ Окуджавы. Он же, терпеливо сидя на стуле в одной и той же позе, за весь вечер произносил только одну, и всегда неизменную фразу: „Жарко стало, свитер сниму“. Причем вместо звука „с“ он говорил „ф“, и получалось очень смешно, так смешно, что смешливая Надежда просто с кровати падала от хохота, когда после часового молчания гость вдруг серьезно произносил: „Жарко фтало, фвитер фниму…“

Линочка была изящна, в меру полна, имела хорошенькое личико со слегка отвислыми щечками, делавшими её похожей на симпатичного хомячка. Она же, критически осмотрев Алесю со всех сторон, серьезно сказала, покачав головой: „Боже, как всё запущено!“ – и предложила поработать над её внешним видом. И перемены произошли радикальные. Светлые, слегка пепельные волосы Алеси были безжалостно перекрашены „гаммой“ в черный цвет, глаза помещены в траурную кайму, а тонкая кожа свежих щек мертвенно выбелена пудрой „рошель“.

– Ну вот, Прекрасная дама Блока и Мерилин Монро в одном лице, – констатировала Линочка, весьма довольная произведенными переменами. – А то ходишь – вся в своём, как-то несовременно это…

Когда освобождалась постирочная, Алеся закрывалась там на задвижку и, удобно устроившись на широком подоконнике, с волнением читала толстую книгу о том, как устроена Вселенная и что ждет Мироздание в ближайшие световые лета.

Спецкурсы начинались на третьем игоду обучения, но разрешалось посещать их и вольнослушателям. Воспользовавшись этой неписанной привилегией, она ходила на все занятия старшекурсников, бессовестно прогуливая, кроме курса общей физики, ещё и лекции и семинары по истории КПСС и научному коммунизму.

Аудитории на факультете на ночь не закрывались, и можно было сидеть там, в полной тишине поздно вечером и, к примеру, брать интегралы или доказывать на большой, вертящейся доске теорему Вейерштрасса.

Однажды она купила в киоске у входа на факультет книгу по суперпространству. Вечером, запершись в постирочной, долго не решалась её открыть. А вдруг там она, наконец, обо всем прочтет?

И тайна перестанет существовать…