Круговерти

Иван отомкнул его, повел лучом фонарика по тесному гаражу.

На стеллажах среди инструментов сверкнула фольга. Две запылившиеся камеры висели на гвозде. У верстака Михаил споткнулся о банку и чуть не вы-хлюпнул на пол масло.

Обошли сверкавшие стекла и гладкие бока новенькой машины. Поставили радиатор, смыли грязь.

Под лампочкой, запутавшейся в паутине, двигались две тени — одна большая и быстрая, другая неторопливая, качавшаяся вслед за первой.

Иван осмотрел силовую передачу, сел в кабину, подергал рычаги. Потом запустил двигатель, тотчас же вылез и поднял капот. Он слушал так выжидающе, как любопытная женщина под дверью соседей: о чем там спорят или, может, бранятся?

Михаил горячился и тоже лез под капот, копошился рядом.

— Сколько на твоих золотых, Иван?

— Около трех.

— Ух ты-ы! Пойду я. А то Наташка кинется искать…

— Спит небось давно. Чего в панику кидаешься?

Иван ветошью вытер замасленные, торчащие врозь пальцы; круги солярки очками блестели вокруг уставших глаз.

С улицы потянуло холодком. Заря на востоке светлела, а с западной стороны было еще темно. Отпели петухи, и весь поселок откликнулся смешанными звуками и голосами, поднимавшимися в бледно-зеленое, цвета капусты, чистое небо.

Подремать бы с часок. Но братьям было не до сна. Они сняли домкрат и опустились в яму. Михаил подсвечивал снизу днище «Москвича», который будто наехал на них.

В минуты отдыха Иван повел разговор о бедных родителях, которым-де не выбраться из далекой их вологодской деревни до самой смертушки. Пусть никто не знает на ТЭЦ, кто они такие на самом деле. Никому это не надо. Михаил не понял и промычал: «Почему? И что тут дурного, если отец и мать крестьяне?..»

Снаружи послышались голоса женщин.

В дверях гаража, жмурясь от света лампочки, остановилась Наталья. Вминая в бока кулаки, она с недоумением глядела, как двое, шатаясь от хмеля и бессонницы, неуклюже выбираются из ямы.

— А я жду, жду, всю ночь не могу сомкнуть глаз. Ма-амочки мои родные! И на кого же ты похож, Мишка? Где ты обтирался? Вот паразит! Да ты ж на брюки глянь свои! Новые, называется!

— Плюнь ты на них, — уговаривала ее Лизка. — От страдания-то какие!..

По дороге домой Наталья вдруг всхлипнула.

— Чего ты? — обнял ее за плечи Михаил.

— Отстань, телок несчастный, — вырвалась та. — Видел, как люди живут?

Глянул Михаил на жену и усмехнулся: вот натура заполошная! Вроде бы и не пустая, первая посочувствует, если у кого горе случится. И танцует лихо, стоит попасть ей в компанию, и поет красиво, задушевно, с задоринкой печальной. Когда поплачет, когда посмеется. А не может он понять: что требуется для успокоения расстроенной певуньи?

Бывало, придет он домой со смены, приляжет на диван отдохнуть и ждет Илюшку из детсада. И тут у жены, как ни повернется, то стул упадет, то салатница разобьется, то хлеб цвелый, а сходить за свежим ей, видите ли, некогда. И снова бунтует, недовольная жизнью: поучился бы у Ивана, брата своего, как добро наживать, всего полно в квартире и машина имеется… Михаилу смешно, терпит попреки, а то задумается вдруг: неужели нельзя жить спокойно, без лишней суеты?..

3

Получив в инструментальной монтажный пояс, молоток и зубило, спрыгнув со ступенек лестничного пролета, Михаил услышал покашливание. Это мастер Тимофеич как-то внимательно задержал на нем взгляд, лоб у старика вспотел.

— Отсеки продуете, разровняете, хомутами стянете змеевики, — сказал он наконец.

— Не обещаю. Солодухин посылает на вращающиеся механизмы. Не знаю, кого и слушать.

У мастера вырубились морщинки у виска.

— А ты так не разговаривай! — вскипел он. — Вчера Ивана попросил остаться — сбежал. Сегодня ты отказываешься. Если на то пошло, в перерыв соберем людей, найдем другого человека.

— Ну до обеда еще далеко. Ты, Тимофеич, согласуй насчет меня с Солодухиным, а пока дай человека — леса надо ставить.

Старик согласно кивнул головой и зашагал к центрально-ремонтным мастерским. Но вот он встретился с начальником мастерских, стал что-то доказывать, а тот разводил руками. Вскоре Тимофеич вернулся с пожилым плотником. У того на левое ухо съехала тюбетейка, вся в каплях столярного клея.

— Вот, бери Казимировича, — сказал мастер. Плотник усмехнулся, посмотрел на Михаила.

— На подмогу к вам. Только, чур, не заезживать. Работаю я на совесть, но потихоньку. Топорик принес с собой, а ломиком и прочим у вас разживусь…

Подъехал близко мостовой кран, зазвенел сигнал. Михаил глянул вверх — трос потянулся, чуть колыхаясь от натянутости.

— Уйди, Юрка! — крикнул он в сторону площадки, где стоял, насвистывая и склонясь через перила, Головко. Тот смотрел вниз на девчат-штукатурщиц и не видел крана. — Да уйди же ты, гусь слепой! — снова вырвалось у Михаила, испугавшегося за парня. — Жить надоело?!

Увидев оседающую над ним тень застропаленной трубы, Юрка пригнулся, отскочил, как от боксерского удара. Конец трубы свесился и поволокся вдогонку хлопцу, заскрежетал по сетчатой арматурной площадке.

Михаил подозвал к себе парня и упрекнул его:

— Поменьше на девок любуйся… Не уходи далеко, сейчас полезем в котел продувать змеевики.