Круговой перекресток

Кто-то отворил дверь, обозрел картину трех безудержно рыдающих девчонок и деликатно прикрыл. Потом, наревевшись, встрепанные, с лиловыми носами и набрякшими веками, мы забренчали что-то бравуарное. Постепенно грусть улеглась, уступила место надежде. Ведь мы так молоды, перед нами целый мир, шарик круглый, а значит, мы непременно встретимся.

Вспомнить все…

Ночью бабушке стало плохо, и мы вызвали скорую. Усталая врачиха сняла кардиограмму, послушала легкие, сурово отчитала нас за то, что тянули с лечением, и вынесла вердикт: двусторонняя пневмония. Срочно в больницу. Мама и папа уехали вместе с бабушкой в приемное отделение, а мы с Георгием остаток ночи играли в шахматы. У деда мелко дрожали руки и губы, я не видела его таким потерянным и беспомощным.

– Все будет хорошо, – успокаивала я.

– Конечно, – кивал он.

Мама вернулась утром усталая, потухшая, сообщила, что папа прямо из больницы поехал на работу, бабушка под капельницей, а нам остается надеяться, верить и ждать.

Полетели тоскливые дни. Мы с мамой по очереди ездили в больницу к бабушке. Когда я впервые переступила порог палаты на десять человек, меня едва не стошнило от едкого запаха медикаментов, смешанных с человеческим потом и испражнениями из невынесенных уток. Открытая форточка не спасала. Вместо спасительной прохлады в палату проникали удушливая гарь, грохот трамваев и жирные, зеленые, омерзительно гудящие мухи-помойщицы. На пятерых ходячих больных в палате приходилось такое же число лежачих. Вероятно, предполагалось, что пациенты должны обходиться своими силами и не напрягать по пустякам хмурую медсестру в непростиранном халате или полупьяную санитарку, выносившую судно за мятую трешку. Те лежачие, у которых трешек не оказалось, стыдливо ставили полные утки под кровати и терпеливо ожидали, когда уставшие от смрада посетители или ходячие соседки по палате вынесут испражнения. Периодически на этой почве вспыхивали конфликты.

Бабушка держалась молодцом. Она стойко переносила безрадостный больничный быт, капельницы, болезненные уколы, таблетки. Я подумала, что не выдержала бы в этом аду и двух дней. А она шутила, улыбалась, говорила, что почти здорова и выйдет к выходным. Врачи были менее оптимистичны. Несмотря на дефицитные заграничные лекарства, температура не падала, болезнь не отступала.

В белом халате, без которого не пускали посетителей, мама преображалась в сестру милосердия. Для каждого в палате у нее находилось доброе слово. Она выносила чужие полные судна, чтобы бабушка не вдыхала зловонных испарений. Кормила немощных пациенток с ложечки, массировала жуткие пролежни, даже ставила клизмы. Меня мутило при одной мысли о прикосновении к чужому, склизкому от пота, дряблому старушечьему телу. Максимум, на что я была способна, – сбегать в столовую за кипятком для чая или помочь в разгадывании кроссворда.

Тревоги последних дней вытеснили из головы волнения сердечные. Хотя я так и не забыла Сергея, и при одном воспоминании о нашей близости сердце начинало биться учащенно, кровь приливала к щекам, в животе разливалась теплая сладость. Несколько раз рука сама тянулась к трубке, но что-то останавливало. Что я скажу? Пожалуюсь на трудности? Зачем? Чем он сумеет помочь? Нечестно обрушивать на него проблемы. Я должна быть сильной, должна научиться справляться сама.

И тут позвонил Артем и сообщил, что вернулся. Честно говоря, было не до него. После обеда мама с Георгием уехали в больницу, я возилась с ужином. Успела порезать палец, помазать йодом. Палец щипало, я трясла рукой и громко чертыхалась, когда объявился Артем, заявил, что мне надо отвлечься, съездить куда-нибудь выпить, потанцевать. Я возразила, что для танцев момент неподходящий. Артем обиженно заметил, что соскучился и через двадцать минут будет у меня. Я кинула трубку, мельком глянула в зеркало, отметила, что надо бы переодеться и подкраситься, но вместо этого снова пошла на кухню. Артем прибыл через полчаса. Измотанная, растрепанная, с черными кругами под глазами, заклеенным пластырем пальцем, в вытянутой майке и стареньких трениках, я выглядела не комильфо – у моего бойфренда слегка вытянулось лицо.

– Не нравлюсь? – едко осведомилась я, пропуская его в квартиру.

– Ты мне любой нравишься! – спохватился Артем, вручил пестрые лилии, от приторного запаха которых у меня заболела голова. – Санька! Я соскучился! – Он прицелился в мои губы, но я подставила щеку. – А ты?

– Ужасно, – буркнула я. – Есть хочешь? Мясо с картошкой.

Артем повел носом и капризно объявил:

– По-моему, у тебя подгорело.

Я корпела на кухне два часа и почувствовала сильное желание послать Артема к черту или еще дальше. Но сдержалась:

– Возможно. Я неважно готовлю.

– Придется научиться, – заявил Артем. – Я люблю поесть.

– Завтра же запишусь на курсы кулинаров, – съязвила я, но Артем не понял иронии.

– Будет здорово, – одобрил он.

– Как съездил?

Артем кисло поморщился и сообщил, что отцовский бизнес – жуткий геморрой, сплошные проблемы. Может, ему заняться чем-нибудь другим?

– Чем, например? – поинтересовалась я.