Круиз с покойником

— О господи, — прошептала я и, зажав рукой рот, приготовилась упасть в обморок.

Однако от падения меня отвлек голос Димки:

— Мы накрыли ее простыней, — шепнул он мне на ухо. — Она лежала совсем голая.

— Голая? — обомлела я. — Какой ужас!

Хотя что, собственно, было ужасного в том, что женщина лежала на своей кровати голой? Она же в конце концов не по палубе в таком виде бегала.

Я снова взглянула на тело.

— А она точно мертвая? Ты пульс-то проверял?

— Проверял, конечно. — Димка оглянулся и поискал кого-то глазами. — А где, собственно, Кондраков? Куда это он подевался?

Действительно. Меня это тоже как-то интересовало. Куда это подевался Кондраков? Ведь если его убитая жена находится сейчас здесь, то и он по идее тоже должен находиться рядом и рыдать, и биться в конвульсиях от горя. А он что же? Пошел, что ли, проветриться?

И тут жуткая догадка пронзила мое сознание.

— Димыч, — много громче, чем положено говорить при покойниках, воскликнула я, — а не пошел ли он с горя топиться?!!

Мужчины, находившиеся в каюте, а именно Димка, красавчик капитан и Борис, после секундного замешательства, не сговариваясь, бросились к выходу и, едва не сбив меня с ног, помчались по лестнице на верхнюю палубу.

Я побежала следом за ними, а Лялька осталась внизу. Бегать по лестницам на высоченных каблуках ей было совершенно несподручно, и к тому же в коридоре появился наконец его светлость Климов. Охрана, черт побери! И где это его носило столько времени?

Короче, они вдвоем остались возле трупа, а мы все побежали на поиски Кондракова.

Я бежала и думала: «После того, как Кондраков увидел Веронику с капитаном, он наверняка устроил ей жуткий скандал. Ведь если он даже при всех не церемонился и залепил ей пощечину, что называется, не отходя от кассы, то есть прямо возле кают-компании, то уж в каюте наедине он мог не на шутку распоясаться. Хотел, небось, слегка ударить, но не рассчитал и получилось насмерть».

Я взбежала по лестнице наверх и выбралась на открытую палубу. Однако здесь почему-то никого не было.

«Куда это все мужчины подевались? — удивилась я. — Палуба вроде не такая уж и большая, чтобы так уж по ней рассредоточиться, чтобы никого и видно не было».

Но тут с противоположного борта я услышала крики, а потом всплеск воды — видно, что-то упало за борт.

«Ну вот, — подумала я, — что я говорила? Точно топиться пошел». И я побежала на крики.

Но пробежала я совсем немного.

Я даже на добежала до кормы, а уж тем более не успела повернуть к другому борту, когда вдруг какая-то неведомая сила толкнула меня к поручням, а когда я ударилась и потеряла равновесие, подняла в воздух и выкинула за борт.

Я даже «мама» крикнуть не успела, как с головой ушла под воду. Ничего более кошмарного в моей жизни пока еще не случалось. Ночь, тьма, кругом вода, и я, на минуточку, под этой самой водой.

Ужас был такой нестерпимый, что, когда я через целую вечность вынырнула наконец на поверхность, я заорала так, что, кажется, перекрыла своим криком пароходный гудок «Пирамиды». А она как раз в этот самый момент почему-то тоже решила подать голос. Однако мой оказался громче. Ну по крайней мере мне так тогда показалось. А когда я, вопя и барахтаясь в воде, увидела, что «Пирамида» удаляется от меня все дальше и дальше, и мне ее скорее всего уже не догнать, я завопила еще громче.

Я вложила в свой предсмертный крик всю душу и весь остаток своих убывающих сил. Но тем не менее никто моего голоса не услышал, и яхта ходко удалялась за горизонт. А я с ужасом и тоской смотрела ей вслед.

Не зря я с самого начала говорила, что нельзя корабли называть такими именами, как «Пирамида». Не к добру это. Вот так и получилось.

Я приготовилась было уже умирать, когда — о чудо! — «Пирамида», кажется, затормозила. По крайней мере она перестала удаляться так стремительно, как прежде, и снова подала свой трубный голос — гуднула два раза.

Я тоже крикнула ей в ответ. Правда, уже не так громко, как прежде, — сил уже совсем не оставалось, но уж как смогла.

Я поплыла по направлению к яхте.

Сколько мне предстояло проплыть, я не знала и старалась об этом не думать. Сейчас надо было думать о чем-то героическом. И я стала думать о летчике Маресьеве. Ему ведь тогда куда хуже моего было. Он полз по снегу и зимой, а я вот плыву по воде и летом. Впрочем, с каждой минутой вода становилась все холоднее и холоднее.

«Если сейчас сведет ноги, — с ужасом подумала я, — мне кранты».

До яхты было уже рукой подать, но сил совсем не оставалось. Да и как бы я смогла забраться на борт без посторонней помощи? Никак бы не смогла. Мне так стало себя жалко, так стало жалко Степку, маму и папу, которые не переживут моей погибели, что я заревела в голос.

И тут меня вдруг ослепил мощный луч прожектора, и вслед за этим в воду кто-то прыгнул. С яхты кричали и махали руками. В воду летели спасательные круги.

«Ну, слава богу, — обрадовалась я, — услышали наконец», — и совершенно обессиленная пошла ко дну.