Все было на месте, Божий мир был абсолютно устойчив и реален. Вокруг простирался спокойный и подробный, скучноватый ландшафт, который тогда скрывала ночь, и куст сейчас был весь на виду. Его звали – Орешник, он был нестриженый, жилистый, со ржавой листвой. И, оказывается, с орехами. Кузьма протянул в окно руку, сорвал один орех и сунул в карман. У него отлегло от сердца. Он успокоился, почувствовал, что Соня Розенблюм
Здесь он рассказал Соне о берестяных грамотах, о том, как сам нашел одну на раскопе, а также о той ночи, когда куст его спас. Кузьма, как и тогда, выбрался из машины, подошел к орешнику. Куст сегодня молчал, остатки ржавой листвы торчали, как сотня ушей, сегодня они сами вслушивались в пространство.
– Видишь, ветка поломана, – сказал Кузьма, – это я, когда падал.
Вдруг Соня обняла его, сама, первая, как впервые сама позвонила в ту ночь. Они постояли обнявшись.
– Я тогда сказал тебе… – он перевел дух. –
Через три часа они подъехали к крепостной башне в городе Веве, красная телефонная будка светилась изнутри, как фонарик на елке, Кузьма свернул на улочку, ведущую к Hostellerie Bon Rivaje. Отель белел на фоне темного неба. На ступеньке высокого каменного крыльца сидел, пригорюнившись, как васнецовская Аленушка у пруда, Василий Василианович Блюхер.
«Ниссан» затормозил, Блюхер резво спрыгнул с крыльца.
Странное дело, навсегда Кузьма запомнил толстую, растерянную, как спросонья, Васину физиономию, которая засветилась в сумерках простецким, молчаливым участием…
На втором этаже Кузьма открыл ключом дверь Сониного номера и пропустил ее вперед. Она остановилась у вазы с белыми розами, а Кузьма прошел к окну, раздернул шторы, распахнул дверь на балкон и позвал:
– Соня!
Еще сегодня утром все дали и горы, все озеро утопали в густом тумане, в котором он встретил напуганного, но стойкого духом лебедя… А сейчас даже сам Кузьма не ожидал. Он еще не видел все это – озеро и горы за озером – на закате. В сизом подножии гор мерцали редкие теплые огоньки, там тоже собирались встречать Новый год. Вершины Альп были розовы, а в небе над ними зажигались холодные колючие звезды.
«Это уж слишком, – думал Кузьма. – Даже страшно». Вдруг раздался где-то внутри него бабушки-Тасин голос: «Спасибо-то не забудь сказать…» «Спасибо», – послушно ответил внук, не заметив, вслух или про себя.
– Что? – спросила Соня.
– Спасибо сказал бабушке Тасе и Богородице. – Кузьма засмеялся. – Сегодня утром здесь был густой туман, я пошел купаться и заблудился, не мог найти берег.
– Когда я ехала ф аэропорт, тоже был густой туман. Я боялась. Но фетер раздул туман, и меня не арестофали.
– Как это – арестовали? За что?
– Ты догадался?.. Ты же назвал меня Илона! – Кузьма слушал ее, не отвлекаясь на фефект речи, просто перестал замечать. – Это правильно. Мама одела меня в свое платье, в свою шляпу с вуалью, и куртка тоже ее, и помада. Нам с нею было так весело, первый раз!.. Она дала мне свой немецкий паспорт. На паспортном контроле меня назвали «фрау Илона»…
– Эй, на мостике! – раздался голос Блюхера. Он стоял через балкон от них. – Встречаемся в ресторане в половине десятого, отметим русский Новый год!
Соня помахала Васе рукой. Потом они вернулись в комнату, обнялись и, как подкошенные, рухнули на Сонину кровать.
В половине десятого Соня, Кузьма и Вася стояли в темном коридоре перед дверью в ресторан.
– В отеле мы сегодня единственные постояльцы, – сказал Блюхер и постучал в дверь. Никто не отвечал, и Вася терпеливо ждал. – В отеле пять человек – мы трое, дежурный турчонок-портье и Малхаз, грузин из Поти. Десять лет назад в Грузии шла гражданская война, он уехал с семьей в Турцию, а неделю назад приехал на заработки в Веве… очевидно, специально, чтобы провести с нами новогоднюю ночь. Он здесь работает электриком и по совместительству поваром. В Поти ремонтировал подводные лодки. Все, что вы увидите, приготовил он, меня не подпустил. Но в магазин мы съездили вместе. – Блюхер снова постучал и крикнул: – Батоно Малхаз, можно войти?
– Входите! – раздался голос, и щелкнул замок.