Krupnyakov_Arkadii_Est_na_Volge_utes_Litmir.net_259280_original_51f74

В углу небольшое горно, видно, что излажено недавно. Подручный палача лениво покачивает рычаг ме. хов, они, вздыхая, гонят воздух под горку раскаленных углей. В горне уткнуты железные прутья, рядом клещи.

Палач в фартуке и рукавицах ворошит угли,, над горном взлетают искры. «В кузне родилась, в кузне и

умирать придется»,— подумала Алена. В углу в полутьме сидит полковник драгунского строя. Алена узнала об этом по синему кафтану и по нашивкам на рукаве. Она не раз встречалась с драгунами в бою и бивала их не однажды. На плечах полковника наброшена богатая шуба, он хмур, кутается в меха. Видно, что дело это ему не по душе. Около него примостился у верстака подьячий с пером, чернилами и бумагой. Вдруг пламя в горне дрогнуло, поднялось ввысь, осветило угол. За боярином Алена увидела Ваську. Он хоронился за спину полковника, повернув лицо в сторону. Алена не удивилась — она еще раньше, в часовне, поняла, что он продавал ее товарищей, предал и ее.

Полковник оглядел пленную, строго спросил тюремщика:

— Почему босая? Почему в рванье?

— Одежонку стрельцы стянули,— ответил тюремщик.

— Отдать немедля.

— Ужо растащили...

— Найти!

Тюремщик выскочил из подвала.

— Как зовут тебя?

— Алена.

— Отколь родом ты?

_ Родилась под Арзамасом, жила в Красной слободе.

Подьячий погнал строку по бумаге.

— Родители где?

— Отца засек до смерти боярин Челищев, мать где—

не ведаю.

— Замужня?

— Вдова.—

_ Что ж ты врал?— Полковник повернулся к Ваське—Он сказал, что ты жена ему.

— Врет, слизняк!

— У нее, Борис Анофрич, мужей, как нерезаных собак.

_ И еще раз врошь, слизь! Мой муж крепостной, и

зовут его Прохор. Венчаны мы с ним в храме Барышевской слободы, он от чахотки умер.

Вбежал тюремщик, бросил под ноги Алене сарафая из бязи с позументами, опашную телогрею, почти новую, из парчи. Вытянул шею к боярину, сказал скороговоркой:

— Сабоги не сысканы.

— Переоденься.

Алена отошла в угол, переоделась.

Ты, как тебя зовут?—драгун ткнул через плечо Ваську.

— Васька, сын Сидоров.

— Сними сапоги, отдай.

» — А я как же?

— Ты казак — стерпишь.

— Я воеводе Юрью Ляксеичу пожалуюсь. Ей все одно на веревке висеть — ноги не озябнут.

Я тебе пожалуюсь!—Воронин погрозил Ваське кулаком.— Снимай!

Пока Васька стягивал сапоги, драгун молвил:

Это она казак, не ты. Я ее в бою видывал. Драгуны смелых воинов и в врагах почитают. Говорят ты колдунья?

— Напрасно говорят. Людей лечить умею, колдовать — нет.

— Подьячий, покажи.

Подьячий достал из-под верстака котомку, высыпал из нее коренья, пучки трав, скляницы с мазями, бумажные пакетики с тертыми листьями.

— Это твое?

— Мое.

— А говоришь, не колдунья.

— Тут снадобья, травы. Раненых исцелять.

— Поверь, Борис Анофрич, сам я видел — она к боярину Хитрово в шатер вошла, его околдовала, а выскочила из шатра верхом, на помеле. Кого хошь спроси.

— Слышишь? Я ведь пытать буду. Огнем.

— Какая тебе, боярин, разница? Топор для меня, я мыслю, наточен, вас, бояр, я вешала и рубила, именья ваши жгла. Жалко, что мало. И колдуньей я умру или нет, все равно.

— А коли так — сознайся. И оставлю я тебя в покое. Будешь упрямиться — истязать будут. До тех пор, пока не скажешь правду.

— Какую правду? Вон эта мразь говорил, что я на помеле от боярина Хитрово улетела. И в тюрьме помело было и здесь, вон в углу оно стоит — могла бы, здесь не стояла бы.

— Иди и подумай. Я тебе добра хочу. Не то завтра начнут тебя огнем испытывать.

Ночью в подвал пришли Воронин и Яков Хитрово. Воронин снова уговаривал признаться в колдовстве, Яков молчал. Алена понимала, зачем он пришел, и начала разговор сама:

— А ты, Яков Тимофеич, слово боярское не сдержал. Выходит, оно ниже смердовз

— Не правда твоя,— тихо возразил Хитрово.— Я пошел на слободу поздно, когда там тебя и людей твоих не было. И за промедление сие наказан. А ты свое слово сдержишь ли, мне не ведомо?

— Я душой не кривила никогда, боярин. Спокоен будь.

На следующий день в пытошную привели Алену, Савву, Кукина и Федора Горбуна. Теперь на допрос пришли князья Долгорукий, Щербатов, воеводы Хитрово и Волжинский.

— Допреж всего я хочу спросить вас,— начал говорить Долгорукий,— как вы, и все с вами, клятвопреступники: казаки, мужики, воры, братоубивцы, разбойники, христопродавцы слушались бабы, дурной, негтисьменной, смердовой дочки. И не стыдно вам, головорезам, таскаться было за мокрым бабьим подолом, не совестно? Ну, ответствуйте!

— Она околдовала нас, князь батюшко!—торопливо выкрикнул Васька.— И меня допреж всего. Я мужик лепный, молодой, я на девок глаз не клал, а она, головешка черная, присушила меня. Одинова я на нее с ножом пошел. Глянула, у меня нож упал. Поп Савва видел, соврать не даст.

— Было, нехристь?

— Было,— сказал Савва.— Только ты, трус, не одинова саблю бросал. Наши хоть отняли, а твоя где? За золото продал?

— Федька Горбун не раз мне рассказывал, как она его ведовству учила.

— Было, вор?

— Травы узнавать учила, снадобья для ран варить учила,— ответил Федька.— А чтобы ведовству...

— Пиши,—подьячий,—учила!