— Говорю — в тебе сила некая есть. Сможешь! Вог Савва сказал, что голубь я. Врет он. Я только около тебя такой. Ты глянешь — я и усмиряюсь. У тебя, как и у Стеньки, в глазах искра какая-то есть. Савве о нашей беседе не говори. И Никону не говори.
— Не скажу.
Савва около лодки появился неожиданно. Он кашлянул, сказал сердито:
— Из ладьи выйди, Илья. Поговорить надо.
Шагая по берегу вслед за Илейкой, поп заговорил:
— Куда ты девку влечешь, хочу спросить тебя? Сначала к диаволу в лапы, потом в разбой? Молчи, молчи— все речи твои я слышал. Она ж юная совсем, чистая. Она сирота, ей добрый поводырь по жизни нужен...
— Такой, как ты?
— Но и не разбойник! Я думал, ты...
— Ты святостью кичишься, а чужую рыбу из вершей вынул. А я, пока мы вместе, хоть крошку чужую взял? Не разбойник я, нет! Мы с тобой одной стати— душ людских уловители. Я полземли исходил, и зову я людей на святое дело, а ты куда сироту эту поведешь?
— Ты видишь, она как бабочка ночная на огонь летит. Сгорит ведь. Ей душу истинной верой укрепить надобно, потом мужа найти доброго, работящего.
— Холопа, инако говоря. И станет она рабой вечной, из черноты выйдя, в черноту уйдет же. Нет, она девка необычная, ей другой удел в жизни искать надо. Я силу в ней чую не ведомую, но большую.
— Драться буду, но тебе не отдам ее! Дочерью своей назову.
— Ты сперва живым от Никона выйди, потом уж... Да и не такая она овца, чтобы в любое стадо... Сама решит.
— Пойдем, спросим!
— Спросим.
из грамоты тамбовского воевоаы Якова Хитрово
из письма патриарха Никона царю Алексею Михайловичу
ДЕЛА ДУМНЫЕ
Летний день душен, зноен. Узорчатые окна царской палаты распахнуты настежь. Под потолком, расписанным золотом, стайками вьются мухи. Они садятся на лики схимников и угодников. Глухо переругиваются из-за мест бояре. Эта ругань ведется искони, привычно. Словеса говорят вроде злые, обидные, но тихо, не поднимая голоса. Грызня эта скорее от окуки, чем от вражды. И один другого облаивает по мелочам, а у всех одна общая ненависть—к патриарху Никону.