Крупным планом

Она всегда умела себя подать, всегда знала, на какие кнопки нажать, чтобы помочь своей карьере. Я что, завидую? Я в самом деле завидую. Всегда завидовал. Особенно после того, как после окончания колледжа летом 78-го года мы перебрались в Париж (к негодованию моего отца). Мы собирались какое-то время поиграть в эмигрантские игры, и, хотя отец отказал мне в финансовой поддержке, я пытался сделать карьеру фотографа. У Кейт был довольной большой трастовый фонд, что давало нам возможность снимать уютную квартирку. Через две недели после приезда в город она нашла работу курьера в местном офисе «Ньюсуик». Через три месяца она уже практически бегло говорила по-французски, и ее взяли ассистентом видеорежиссера в парижское бюро Си-би-эс. Еще через два месяца она пришла домой и заявила, что наши отношения завершены и она переезжает к своему боссу, начальнику бюро Си-би-эс.

Я был потрясен. Я был уничтожен. Я умолял ее остаться, дать нам еще один шанс. К утру она собрала свои вещи и уехала. Через пару месяцев уехал и я, потому что мне нечем был платить за квартиру, да и вообще не на что продолжать жить в Париже. Я сидел без гроша, не мог найти работу. Я стучался в дверь каждой газеты и пресс-агентства в городе, но, кроме продажи двух фотографий кафе (за ничтожную тысячу франков) одному дерьмовому журнальчику, я так и не сумел ничего заработать.

«Снимки неплохие, но ничего особенного, — сказал мне начальник фотоотдела в „Интернэшнл геральд трибьюн“ после того, как я показал ему свое портфолио. — Мне неприятно это говорить, но ко мне каждую неделю приходит человек шесть таких, как вы. Просто приезжают из Штатов, считая, что здесь они смогут заработать на жизнь фотографией. Но здесь недостаточно работы, так что конкуренция жесткая».

Когда я вернулся в Нью-Йорк, все фоторедакторы сказали то же самое: мои снимки «нормальные», но этого недостаточно, чтобы пробиться в Большом яблоке.

Это был ужасный период в моей жизни. Я все еще переживал из-за пинка, который дала мне Кейт, все еще не мог установить приличные отношения с отцом, поэтому оказался в темной квартирке приятеля в Морнингсайд Хейте. Приятель заканчивал аспирантуру в Колумбии; Отчаянно разыскивая что-нибудь в сфере фотографии, я зарабатывал на еду, работая неполный день в магазине Виллоби, торгующем камерами, на 32-й улице. И тут умерла моя мама. Меня охватила паника. Я был кругом неудачник. Без всяких перспектив. Листая такие журналы, как «Эсквайр» или «Роллинг стоунз», где глянцевые страницы были полны парнями моего возраста, которые уже достигли успеха, я еще более остро ощущал себя неудачником. И я начал убеждать себя в том, что никогда бы не сумел ничего добиться как фотограф, что я закончу свои дни за прилавком магазина, превратившись в жалкого старика, постоянно обсыпанного перхотью, который будет хвастаться своим покупателям: «А знаете, у меня сам Аведон[8] покупал пленки».

Для паники, разумеется, характерны всплески безумия. Если она тебя охватила, ты уже не в состоянии спокойно оценивать свое положение, смотреть на него отстраненно. Ты ударяешься в мелодраму. У тебя нет надежды. У тебя нет выхода. Тебе не терпится найти решение — сейчас же. И ты начинаешь принимать эти решения. Совсем ошибочные решения. Но решения, которые все меняют. Которые ты потом начинаешь ненавидеть.

Советы, советы, советы. Теперь, когда я оглядываюсь на эти несколько месяцев юношеского отчаяния, я удивляюсь: почему я не реагировал на все спокойнее, почему не верил в себя и свои способности фотографа? Я должен был хотя бы сказать себе, что смотреть в видоискатель — это то, что мне нравится, что это профессия, на освоение которой требуется время, следовательно, мне не надо было так сильно торопиться взойти на следующую ступень профессиональной лестницы.

Но когда тебя с младых ногтей воспитывали на принципах преуспевания, ты думаешь, что, если не достигаешь заслуженных высот быстро, значит, делаешь что-то неправильно. Или просто не годишься для этой работы.

Я чувствовал себя обманутым. Я позволил колоколам неудачи заглушить все разумные мысли в моей голове.

Через четыре месяца после того, как я начал работать в магазине меня неожиданно навестил отец. Он явился без предупреждения где-то во время ленча. После смерти мамы мы встречались редко, так что, когда он увидел меня в форме продавца (дешевый синий пиджак с вышитым названием магазина), он с трудом скрыл свое разочарование.

— Пришел купить камеру? — спросил я его.

— Пришел купить тебе ленч, — сказал он.

Мы отправились в маленькое кафе на углу Шестой авеню и 32-й улицы.

— Никакого клуба «Индия» сегодня, папа? Или тебя слишком смущает мой пиджак?

— Вечно ты ерничаешь, — сказал он.

— Выходит, пиджак действительно тебя смущает…

— Похоже, ты меня не любишь, верно? — вместо ответа спросил он.

— Наверное, это потому, что ты не особенно любил меня.

— Перестань молоть чушь…

— Это не чушь. Это факт.

— Ты мой единственный ребенок. Я никогда тебя не ненавидел…

— Но я всегда тебя разочаровывал. Я прямо-таки создан для этого.