Крушение

— Я услышал ваш зов и подумал, что жестоко оставлять столь значительную фигуру в одиночестве блуждать по тёмным пещерам. У нас, поэтов, простое сердце, мы не боимся ни тьмы, ни смрада проклятых. Я подумал, что могу послужить вам поводырём в этом лабиринте. Забыл представиться: Платон Буко, соловей прежних времён. Ах, ваша светлость, отчего вы не читали моих стихов! В них я воспел золотую ветвь, которую нужно было сорвать, отправляясь в странствие, если, конечно, вам угодно выйти из этой обители. Но теперь поздно, слишком поздно… Я и сам не обзавёлся ею — слишком уж скороспешно умер. Зато повезло: от очередного прибывшего получил превосходный электрический фонарь. Ах, как, говорят, изменился мир со времён императрицы Августы, вашей прапрабабушки…

— Сударь, — отвечает эрцгерцог, суровое лицо которого в слабом свете фонаря стало бледным, как шампиньоны, раздавленные его замшевой туфлей, — говорите, вы мертвы… а я? Я-то… жив?

— Ах, ваша светлость, мёртв, жив… — отзывается коротышка насмешливо и в то же время участливо.

И заводит певучим голосом:

— Жизнь — что смерть, смерть — что жизнь,
Отражение в зеркале тусклом…

— Отчего вы не читали моих стихов, сударь! Сколько полезных истин вы бы из них извлекли. Сегодня же прочту вам кое-что: скоротаем путь.

И вот, обогнав эрцгерцога, согнувшегося под сводом, коротышка бодрым шагом направляется вперёд, размахивает фонарём, напевает, лопочет что-то и изредка оборачивается, чтобы ободрить своего подопечного.

— Увидите, ваша светлость, мы совсем неплохо устроились.

18

Но вот подземный ход как будто расширяется, и рассеянный свет делает ненужным фонарь поэта. Почва под ногами разравнивается, становится легче дышать. Эрцгерцог вновь расправляет плечи: не нужно больше при каждом шаге ощупывать бугроватость стен. До его ушей постепенно доносятся приятные звуки музыки, как в роскошных супермаркетах, где современные хозяйки неспешно катят никелированные тележки среди полок с моющими средствами и банками с тунцом. Вскоре они попадают в просторный зал, где радостно журчит источник.

Посреди зала стоит замок из прессованного картона в человеческий рост. Весёлая компания в военном облачении всех эпох развлекается тем, что штурмует крепость с помощью шахматных фигур; другие играющие передвигают фигуры, которые представляют защитников замка. Эрцгерцог узнаёт самых знаменитых командующих Империи. Кое-кто на четвереньках проталкивает свои пешки в пролом; а некоторые, взобравшись на миниатюрные табуретки, наблюдают с высоты за ходом боевых действий. Пушки с запалами, великолепно воссозданные в миниатюре, издают громкие хлопки. Генералы суетятся вокруг замка с радостными возгласами. В стороне покоритель Браннберга изучает карту Быстрово и не перестаёт задавать себе вопрос, в чём причина краха. При появлении эрцгерцога никто не оборачивается.

Другой зал, отделанный золотом, похоже, предназначен для государственных мужей. За длинным столом эрцгерцог вновь видит лица самых верных служителей Империи: их портреты украшали одну из галерей дворца. Они делают записи: автоматический раздатчик, закреплённый на потолке, медленно, в ритме плавной музыки, роняет листы пергаментной бумаги. Вооружившись гусиными перьями, министры по очереди хватают их и, высунув язык, быстро испещряют своим властным почерком. Тишину лишь изредка нарушает удовлетворённое квохтанье. Готовые записи тут же забирают секретари в ливреях и рассортировывают по красным сафьяновым папкам с гербом Империи, собрание которых в глубине зала уже образует солидное хранилище. В одном из углов стола эрцгерцог замечает последнего верховного канцлера Империи — он высок ростом и одет в современный костюм.

— Вы здесь, Филипп, — восклицает эрцгерцог.

Но верховный канцлер не отрывает глаз от листа бумаги, заполнением которого занят. Уверенный почерк говорит о том, что и хватка его не ослабла.

Следуя за своим поводырём, эрцгерцог переходит в менее просторный зал, весь в фонтанчиках и зеркалах. В центре этой гостиной стоит каменная глыба с неровными выступами — такие устанавливают в зоосадах специально для мелких обезьян. В каждой нише разместилось сморщенное существо; большинство — близорукие, взъерошенные; почти все костюмы, независимо от эпохи, в плачевном состоянии. Одни задумчиво играют с тяжёлым золотым бильбоке; другие неподвижно смотрят в зеркала или слушают музыку, которая тихо льётся с потолка.

— Никого не знаю, — говорит эрцгерцог поводырю. — Впрочем, с большинством и не тянет общаться.

— Это поэты, мои собратья, — отвечает коротышка с неизменно доброй улыбкой. — Вот самый известный…

Но эрцгерцог тащит его дальше, перебивая:

— Представлять не надо. Лучше покажите, где особы моего положения.