Крушение

В конце концов, мы задремали по разные стороны костра. Я-то вообще сплю там каждую ночь, после той стычки с Кентом на пляже. Дэвид обычно спит в шалаше, и потому прошлой ночью вдвоем с ним мне было особенно уютно, как в тех редких случаях, когда мои родители позволяли мне заночевать у кого-нибудь из подруг в отроческие годы.

Но вместо того чтобы спать до полудня, как в шестнадцать лет, я встала еще до рассвета, когда огонь в костре прогорел, оставив по себе лишь слабо тлеющие угли, а предутренний воздух стал пробирать прохладой. Привычка рано вставать выработалась у меня, еще когда я спала в шалаше – точнее, не спала, а, затаив дыхание, ждала, когда ко мне опять подползет рука Кента. Его уже нет рядом, а привычка осталась.

Рождество тяжело сказалось на всех нас, но на Кента оно повлияло особенно странно. В самую рождественскую ночь он вылез из шалаша, скрылся среди деревьев и не приходил целых два дня. Я сказала Дэвиду, что надо бы пойти поискать его – вдруг он свалился в яму или утонул во время рыбалки, – но он, похоже, не особенно беспокоился. Точнее, непредвиденное отсутствие Кента даже взбодрило его, дало ему передышку от нескончаемых придирок и критики. Я тоже не скучала без Кента, и все же я предпочитаю, чтобы он был у меня на глазах – так легче предугадать его следующий шаг.

Но Дэвид оказался прав – с Кентом действительно ничего не случилось. Два дня спустя, так же ночью, он вышел из леса и, как ни в чем не бывало, плюхнулся на циновку рядом со мной, воняя рыбой и немытым телом. Я тут же прокляла себя за глупость – надо же было вообразить, что можно спать в шалаше в его отсутствие, но на этот раз, когда он снова попытался облапать меня, я не притворялась, что сплю. Выскочив из шалаша, я бросилась на пляж и всю ночь провела на песке у рыболовного бревна, трясясь от холода. С тех пор Кент не сказал со мной ни слова, но его взгляд я чувствую на себе постоянно.

* * *

Я взбираюсь на валун, где жарится на солнце наше белье, – он стоит в небольшом солнечном пятне, редком для этого места. Когда солнце начинает припекать мне кожу, я, не удержавшись, издаю стон наслаждения – для меня это островной вариант дня, проведенного в спа. Вода испаряется с тела, и мои лифчик и трусики, ставшие от долгой носки тонкими, словно бумага, высыхают почти мгновенно. Я ложусь спиной на плоскую каменную глыбу, закрываю глаза, убаюканная шелестом джунглей, мой мозг наполняется пустотой, и я уже готова заснуть.

Щекотное прикосновение к лицу возвращает меня к реальности. Я уже не в том возрасте, когда срабатывает врожденный девчоночий рефлекс – махать руками при виде чего-нибудь ползучего и многоногого, но на этот раз все иначе. Прикосновения к моему лицу продолжаются, и у меня чешутся руки сбросить с себя то, что по мне топает.

Хлопнув себя по щеке, я плотнее сжимаю веки, надеясь, что тварь убралась. Наверное, я все сделала правильно, потому что когда расслабляю руки и поудобнее устраиваюсь в выемках камня, которые словно специально приспособлены для моего тела, щекотка прекращается.

И тут же на мой рот опускается чья-то рука.

Я мгновенно открываю глаза. Надо мной стоит Кент, его ладонь зажимает мне рот так, что мне становится трудно дышать, вдавливает мою голову в камень. Я вцепляюсь в его руку, стараюсь оторвать ее от моего рта. Мои ногти впиваются ему в кожу, но он не обращает на внимания. Все, что у него выше запястья, остается неподвижным, как древесный ствол. Мои передние зубы врезаются изнутри в губы так, словно они – лезвия бритвы, и я чувствую, как во рту собирается кровь. Противный металлический вкус проникает мне в горло, меня начинает тошнить. Я брыкаюсь, хочу ударить его ногами, но все время промахиваюсь.

Мои легкие горят, тьма затапливает меня, как вода, текущая через край. Все происходит быстро; тело перестает меня слушаться, легкие не пытаются дышать. Нет больше ни боли, ни угрызений совести, сознание путается. В чернильной темноте моего мозга открывается пустота, которая и пугает, и бодрит. Она говорит мне, что не о чем больше беспокоиться, что можно отпустить все свои мысли и плыть по течению ее баюкающих бархатных волн. Искушение очень велико, желание сдаться увлекает меня вниз, неодолимое, как сила тяготения. Но в тот самый миг, когда я уже начинаю дюйм за дюймом сползать в эту пропасть, рука убирается с моего лица, и я снова могу дышать.

Свет возвращается точками, колючими, как острия булавок, и мне хочется назад, в эту надежную тьму. Но я не успеваю ни подумать, ни соединить обрывки крутящихся в голове воспоминаний, как кровь изо рта заполняет мне горло, и мне приходится сесть, чтобы не захлебнуться. Я кашляю, густая от крови слюна стекает у меня по подбородку. Я вытираю ее тыльной стороной руки. Кто-то напал на меня. Это Кент.