Крушение

– Все, хватит, наигрались. – Перебрасывает через меня одну ногу и усаживается на меня сверху, а я лежу на земле лицом вниз. Его толстые, шершавые пальцы хватают мои руки и заламывают их за спину. Что-то вроде ленты из гладкого материала стягивает мои запястья так, что руки начинает ломить до самого плеча.

– Ну, вот, так-то лучше, – бурчит Кент и тыкает меня лицом в грязь. Она попадает мне в рот, на зубах начинает скрипеть песок. Он нашаривает золотую цепочку у меня на шее и, кажется, пересчитывает кольца на ней: их три – одно Маргарет, другое Чарли, и третье мое. Я добавила его к ним совсем недавно: просто у меня так исхудали руки, что кольцо стало надежнее носить на цепочке, чем на пальце. Но теперь это уже все равно.

– Они ведь тебе уже не понадобятся, верно? Что скажет твой муж, когда узнает, как ты изменяла ему, маленькая шлюшка?

Он сильно дергает за цепь, та на мгновение врезается мне в горло, но тут же лопается, словно рыболовная леска, не выдержав веса слишком крупной рыбы. Кольца плюхаются в грязь прямо у меня под носом, и я слежу за тем, как жидкая коричневая грязь торопливо поглощает эти последние знаки моей прошлой жизни.

Но пережить даже их потерю легче, чем попытаться хотя бы вообразить, что сейчас будет, что он собирается сделать со мной. Я хочу видеть его лицо, чтобы понять, когда он, наконец, пересечет ту невидимую черту, за которой все изменится безвозвратно. А еще я жалею – ох, как горько я сейчас жалею о том, что не послушалась Дэвида, не держала при себе его нож… ах, если б он был сейчас у меня в руках, а не лежал бесполезным грузом в кармане шортов, сохнущих вместе с другим бельем…

Где-то далеко вскрикивает птица. Она тоже напугана, как и я. Что ж, по крайней мере, не мне одной страшно. Ее голос напоминает мне слова песни, которую в детстве пела мне мама, если мне снился кошмарный сон. Мама запомнила ее слова еще в Австралии, когда жила там со своими родителями-миссионерами. И я тоже пою ее моим мальчикам. Слова песенки вдруг словно вспыхивают у меня в мозгу и неудержимо рвутся наружу. Я их не удерживаю, я пою.

– Кукабарра села на гвоздь. – Давно знакомые слова срываются с моих губ просто так, без всякой мелодии. Пение приглушает прикосновения к моей спине ледяного лезвия, которым Кент перерезает застежку моего лифчика. – Получила дробью… под… хвост. – Я не слышу его жестокого смеха, когда он сдергивает его с меня и бросает в грязь. – Плачь… кукабарра… плачь… кукабарра… – Не чувствую, как его руки оглаживают округлости моей спины. – Вот… такая… жизнь.

Время почти пришло, я это чувствую. Мне хочется петь еще, чтобы хотя бы отчасти остаться свободной, но я не могу, даже этот единственный вид протеста мне не по силам.

И тут, когда лезвие его ножа уже проскальзывает под ткань на моем бедре, в джунглях раздается шум.

– КЕНТ! – гремит разъяренный голос.

Мое сердце подскакивает от страха и надежды – это Дэвид.

Глава 19. Дейв

Настоящее

– Признайтесь честно, Дейв, вы с Кентом не были большими друзьями, так ведь?

– Почему вы так думаете? – Ему было трудно притворяться, будто он не ненавидит этого типа каждой клеточкой своего тела.

– Назовите меня сумасшедшей, если хотите, но в каждой вашей истории о Скауте – если вы действительно так его называли – всегда звучит какая-нибудь саркастическая нотка. Вообще у меня сложилось такое впечатление, что в первые месяцы на острове вы выжили только благодаря его усилиям, но в ваших словах почему-то совсем не ощущается благодарности, – сказала журналистка и осуждающе подняла брови. Неужели он себя выдал?

– Кент был тяжелый человек. Да, он много знал, многое умел, но, поймите меня правильно, белым и пушистым никогда не был.

– А вот я слышала о нем совсем другое, – продолжала настаивать Женевьева. – Его домашние говорят, что он любил жизнь, и с ним всегда было весело, потому что он умел во всем находить лучшую сторону. А еще они говорят, что они с Терезой очень любили друг друга и как раз собирались заключить помолвку.

Дейв отлично знал, что ничего такого Тереза не хотела; она порвала с Кентом за пару недель до того полета, который для нее оказался последним. А что до родичей Кента, то чего еще от них можно ожидать? Повидав их воочию, Дейв уже не удивлялся тому, что Кент задался таким придурком. После спасения и двух недель в больнице отшельники поневоле вернулись в Штаты, где их сразу атаковали журналисты. Особенно их любили звать в утренние шоу. Хотя, впрочем, почему только в утренние – везде! Люди со всех концов света слали им письма и мейлы со словами радости и поддержки, выжившие сделались знаменитостями в мгновение ока. Но нашлись и такие – хотя их оказалось всего двое, – для кого он и Лили сразу стали врагами номер один: Джим и Джоан Картер, родители Кента.