Крушение

Конечно, важно то, что он во многом похож на Лили. Прямо сейчас глазки у него светло-голубые, как у всех младенцев, но Лили говорит, что в ближайшие месяцы это изменится, они примут свой, индивидуальный цвет, и я убежден, что это будет изумрудно-зеленый. Волосики у него густые и черные, слегка закручивающиеся к кончикам, – она говорит, что это у него от меня. Зато крохотные, нежно-розовые губки бантиком точно от мамы.

Лили спит, она измучена. Раньше я и не подозревал, какая это тяжелая работа – роды, но теперь, своими глазами увидев, как это происходит, думаю, что я на ее месте проспал бы дней десять кряду. Последние недели ее беременности стали настоящей пыткой для нас обоих: физической – для нее, эмоциональной – для меня. Она исхудала почти до прозрачности; кости выпирали у нее в таких местах, где я и не подозревал, что они существуют. Смотреть на нее было страшно. Я чувствовал себя абсолютно беспомощным. Я ловил рыбу, собирал для нее улиток и плоды, но она все равно теряла и теряла вес.

Все это время Лили продолжала заявлять, что чувствует себя прекрасно, а сама, стоило нам присесть у огня вечером, засыпала, не сходя с места. Не думаю, чтобы она страдала только из-за недостатка калорий: все эти мягкие толчки и щекотные шевеления у нее в животе наверняка напоминали ей те два раза, когда она была беременна другими своими детьми. Она, конечно, храбрилась, но, как бы ни любила нашего с ней ребенка, память о тех двух сыновьях, которых она никогда больше не увидит, не стереть ничем.

И вот наступило утро, когда у нее отошли воды. Примерно через час начались схватки, частые и сильные. Сначала Лили переносила их хорошо, лежала на боку и дышала, как положено, но вскоре ею овладело беспокойство, ей надоело лежать.

Она стала ходить по пляжу, прислоняясь к дереву или опираясь на меня, когда накатывала очередная волна схваток. Странно было наблюдать все это. Между схватками она вела себя, как нормальный человек, разговаривала со мной о чем угодно, словно ничего не происходило, но, когда приходила боль, она совершенно менялась. Закрывала глаза и как будто проваливалась куда-то. Иногда, правда, позволяла мне растереть ей спину или дать глоток воды, но в основном делала то, на что ее, судя по всему, запрограммировала сама Матушка Природа.

Не знаю, долго ли так продолжалось. Время было примерно обеденное, солнце стояло высоко, когда Лили, наконец, ощутила первые потуги. Я приготовил все, что мы собирали к этому дню с тех самых пор, как она обнаружила, что беременна: нитки, чтобы завязать пупок, чистую циновку, на которой ей предстояло родить. Пиджак Маргарет, выстиранный в прудовой воде, послужит ребенку одеяльцем. Ну и конечно, мой нож, промытый и остро отточенный, чтобы перерезать пуповину. Сейчас он лежит у огня, стерилизуется.

– К бревну, – выдохнула Лили в промежутке между схватками. Оставив ее возле нашего календарного дерева, я пошел готовить место для родов. Плетеная циновка идеально вошла в пространство перед бревном, да и до воды было рукой подать, так что прибраться потом будет легче легкого. Я разложил по бревну все мои запасы, а потом вернулся за Лили.

Пока я вел ее, она четырежды останавливалась и стонала. При каждой остановке прижималась ко мне или присаживалась на корточки, страдая от мучительной боли. Едва я понял, что она рожает уже вовсю, я помог ей лечь и приготовился принимать младенца.

Лили трижды потужилась, и все кончилось. Она вела себя, как герой. Не визжала, как женщины в кино, но задерживала дыхание так, что лицо у нее становилось красным, словно свекла, а глаза вылезали из орбит, и тужилась. После первого такого толчка я увидел макушку младенца, после второго его головка показалась на свет целиком, а после третьего я понял, что у меня сын. Сын. Красивый маленький мальчик.

Лили приподнялась на локтях и засмеялась, когда малыш заплакал. Из-за крошечных кровеносных сосудов, лопнувших у нее на лице во время потуг, она казалась разрумянившейся. Я передал ей младенца, как она просила – пуповина оказалась достаточно длинной, – и Лили смогла положить его себе на грудь.

– Ну, как, – спросила она, – Пол Джеймс? – Как только она легла, я торопливо прикрыл их обоих застиранным пиджаком и, перевязав пуповину в двух местах, отрезал. На ощупь она оказалась жесткой, словно хрящ, и скользкой.

– По-моему, здорово. – Полом звали ее деда, а Джеймсом – моего отца.

– Пол Джеймс Холл. Пол Холл… Ну и имечко мы с тобой ему выбрали! – Она засмеялась, обвисшая кожа на ее животе запрыгала в такт.

– Странно, почему мы раньше не заметили?

– Может, пусть лучше будет наоборот: Джеймс Пол? Джеймс Пол Холл? Хотя так тоже не намного лучше. – Тут Лили сморщилась – дали себя знать послеродовые боли. Не разжимая губ, она застонала-загудела, как делала во время схваток.