Крушение

– Жену нигерийца, Диану Хумадо, найти не получилось. Джастин Лемарк – парень, игравший отморозка-сына – теперь первокурсник в Брауне. Настоящее имя Джастин Левин; единственный адрес, который у меня есть, это школьный. Оторва-сестра, Шэй Макнамара, на самом деле и есть Шэй Макнамара. Живет в Эшвилле, Северная Каролина. Там у нее хлопот по горло: занимается пиаром Билтмора, их огромного поместья. О собаке и рыбке никаких известий нет. Записывай офисный номер Макнамары.

Я выразил своему другу признательность.

– При таком уровне достижений, – ответил он, – высылаю сам себе пакетик «Доритос»[23].

* * *

Шесть двадцать вечера в Лондоне давали возможность прозвониться к Роберту Адьяхо. Но в Новом театре «Ашанти» мне ответила лишь голосовая почта с инструкциями, как покупать билеты. Следующее представление – «Возвращение к Отелло», премьера через три месяца.

По номеру Шэй Макнамары в корпоративном офисе Билтмора мне ответила женщина по имени Андреа.

– Ее сейчас нет на месте, сэр. Могу я чем-нибудь помочь?

– Я звоню насчет одной женщины, с которой мисс Макнамара в свое время работала. Ее звали Зельда Чейз.

– Продиктуйте, пожалуйста, по буквам.

О, как мимолетна слава…

– Она была актрисой, как и Шэй.

– Я все это ей передам, сэр. Всего доброго!

Я сделал вторую попытку набрать продюсеров Хинсона и (или) Стрикленда. В этот раз я едва успел произнести свое имя, как женщина на том конце провода оживленно сказала:

– Доктор Делавэр? Я так рада, что вас поймала!

– Простите?

– Доктор, это Карен Энн Джексон. Вы меня знали как Карен Галлардо.

– Няня Овидия? Вот это да… Привет.

– Тогда еще мелкая сошка из ассистентов. Секретарша сообщила мне, что вы звонили насчет Зельды, и я как раз собиралась перезванивать, да вот закрутилась. Вы, наверное, по поводу медицинской страховки? Полис-то у нее давно истек. Прошу прощения за крючкотворство, но по прошествии такого количества времени дать ей покрытие мы не можем.

– Нет, Карен, я не насчет страховки. Два дня назад Зельда умерла.

– Что?! О боже, какой ужас… Она болела?

– И серьезно.

– Она… это было самоубийство?

Такой же вопрос задавал и Стив Бил.

– Причина смерти пока не установлена.

– Да вы что… Как это воспринял Овидий?

– Насчет Овидия я и звоню. Последнее время Зельда жила на улице, а вот Овидия уже давно никто не видел.

– И вы подумали, что Джоэл и Грир могут быть в курсе? Я уверена, что нет. Они мои начальники, и почти вся их информация проходит через меня, но между компанией и Зельдой не было ровно никаких контактов с тех пор, как прекратились съемки «Субурбии». Вы, наверное, беспокоитесь, как бы чего не случилось с Ови?

– Я чувствовал бы себя спокойнее, если б знал, где он.

– Теперь я чувствую себя ужасно за то, что не связалась с вами раньше… Я просто не хотела быть поставщиком дурных новостей. Но вы меня просто убили.

– У нас сегодня не найдется времени встретиться, побеседовать?

– Признаться, я не знаю, что могу вам сказать.

– Ваши впечатления насчет Зельды – например, заданный вами вопрос о самоубийстве.

– Я единственно имела в виду… проблемы у Зельды действительно лежали на поверхности. И я вправду не вижу, чем могу помочь, но информация о пропаже Ови меня расстраивает. Он был хорошим ребенком… Теперь, когда у меня есть свой, я реально оцениваю, каким он был умницей. Его кругозор, внимательность, те фантастические штуки, которые он строил… Через несколько минут у меня встреча, продлится до полудня. Потом еще две, с трех часов… хотя, наверное, можно втиснуть сюда ланч. Как насчет часа тридцати? Если где-то недалеко от офиса.

– Где скажете.

– На Вашингтоне рядом с Моторс есть местечко, «Брассери Моска».

– Значит, в половине второго там.

– Это меньшее, что я могу сделать, – извиняющимся тоном произнесла Карен Джексон. – Боже, надеюсь, с ним всё в порядке…

* * *

Годы, столь жестокие к Зельде Чейз, с Карен Галлардо Джексон обошлись весьма милостиво. Можно сказать, с благословляющей улыбкой.

Бледная заезженная штафирка, встреченная мной в съемном доме над «Шато Мармон», вошла в ресторан упругой походкой женщины, знающей себе цену.

Худощавая, но отнюдь не тощая, она была одета в коричневую замшевую куртку, синюю рубашку павлиньего шелка и твидовые брюки, максимально льстящие ее фигуре. Оранжевые сапожки из кожи варана добавляли ей роста. При ходьбе элегантно покачивалась коричневая сумочка, которую она несла на сгибе руки.

Волосы, некогда черные и безжалостно приплюснутые машинной стрижкой, отросли в мягкое, золотисто-коричневое каре до линии скул, что добавляло ее облику деловитости и вместе с тем изысканности. На безымянном пальце мягко поблескивало платиновое кольцо с рубином. В мочках ушей мерцали гармонирующие по цвету и размеру серьги-гво́здики. Никаких следов – да что там, даже микроскопических дырочек – от стальных гирлянд, что некогда оттягивали ей мочки.

После учтивого рукопожатия она села напротив и заказала себе салат и чай со льдом. Я попросил итальянский сэндвич со стейком средней прожарки и стакан воды.

– Вы особо не изменились, – заметила она.

– А вы – да, – рискнул сказать я.