Крушение

Но и она поняла, что Клару лучше оставить в покое. Только у себя в комнате Клара дала себе волю и до рассвета проплакала. Клара плакала, а Клементину ругался. Он ругался с Аженором, отводя душу за все случившееся в этот дурацкий вечер. Ему показалось, что все злые силы ополчились против него. Злые? А может быть, добрые? Как бы там ни было, но именно в этот день Аженор наткнулся на тайничок Клементину, где он прятал все, что нужно для… Чего? Фейерверка? Взрыва? Ведь когда-то он был первоклассным пиротехником. И сейчас снова экспериментировал с взрывчатыми веществами, пугая Жаманту. Жаманта охотно рассказал бы «крестному» — так он называл Аженора — про «бум-бум», которые устраивает Клементину, но он боялся. Жаманта всего боялся, всех боялся, разговорить его могла только Сандра. Перед Сандрой он млел и не мог ей ни в чем отказать, а она еще и угощала его рюмочкой-другой, после чего он разбалтывал ей все секреты. Навели на этот тайник Аженора Куколка и Агустиньо. Им все не давали покоя отцовские сто тысяч, выигранные в лотерею. Вот и на этот раз они шарили по всем углам, ожидая, что, может быть, повезет. И были уверены, что повезло, потому что, сунув руку в шкаф, на дальней полке обнаружили сверток —  бумажный, шуршащий. Но это были всего-навсего заметки о торговом центре Башня. Братья плюнули с досады, но Аженор, покопавшись и обнаружив еще и взрывчатку, посмотрел на все иначе.

Для начала он хорошенько отругал двух лоботрясов, которые только и знают, что занимаются глупостями.

—  Идиоты! Что я, сумасшедший, чтобы свои деньга в дурацком шкафу хранить?! —  орал он. —  Я припрятал их в надежном месте, не чета этой лачуге, этому проходному двору!

Он костерил и ругал на все корки двух младших, чтобы отбить у них охоту лазить куда ни попадя, потому что вмиг сообразил, что его старшенький задумал недоброе, и мало того, что сам снова сядет в тюрягу, но еще и всех их под монастырь подведет. Аженор не хотел окончить свои дни в тюрьме, он ее как огня боялся. А эти дураки наткнутся на заначки Клементину, растреплют кому-нибудь, полиция нагрянет и возьмет его с поличным, а заодно и всех остальных. Террористический акт, и точка.

Аженор с нетерпением ждал Клементину, чтобы вес ему высказать.

—  Я знаю, что ты задумал, —  встретил он его. – И не дам взорвать «Вавилонскую башню», лучше сразу в полицию сообщу!

Клементину сначала сделал вид, что ничего не понял, но очень скоро отец допек его, и он гаркнул:

—  Не лезь не в свои дела и оставь меня в покое! Я сделаю то, что должен сделать! Двадцать лет жизни я потерял из-за этой сволочи Сезара Толедо! Ровно двадцать. Это он пудрил мозги присяжном и твердил, что я представляю опасность для общества. Вот теперь он у меня узнает, какую я представляю опасность!

— Опять в тюрьму захотел?

— Почему бы и нет? Мне там все знакомо. Это ты за двадцать лет меня даже ни разу не навестил. Я сидел за решеткой, как зверь, а ты ни разу ко мне не выбрался! И теперь будешь учить меня, что мне делать и чего не делать? С какой стати? Захочу и разрушу эту пакость, и никто мне не указ!

— Нищий вроде тебя никогда не провернет такое дело, —  с пренебрежением сказал Аженор, и, право, лучше бы не говорил. Клементину так и взвился от этих слов, а вернее от отцовского пренебрежения.

— Не провернет? Это я-то? Ты что, хочешь сказать, что я неудачник? Ноль без палочки? Так вот я разрушу башню хотя бы для того, чтобы заткнуть тебе рот! Если уж я родился в дерьме, и отец у меня дерьмо, и сам я в жизни не добился, то я хотя бы разрушу то, чем гордится этот проклятый город!

—  Я заявлю на тебя в полицию! – угрожающе заявил Аженор.

Клементину схватил его за руку:

—  Пошли! Сейчас! Немедленно! Только имей в виду, что еще и доказательств потребуют! Ты им что, вырезки из газет предъявишь? Да они над тобой посмеются и упекут тебя в сумасшедший дом как выжившего из ума старика с манией преследования. Лучше оставь меня в покое. Я в тюрьме узнал, что такое закон, что можно делать, а чего нельзя. Так что ты со мной не шути! А жить буду в сарае! От вас ото всех подальше. А попробует кто-нибудь вмещаться!

Клементину был зол на весь свет, и на себя больше всех. Он любил свою жену, от этого такое и получилось. Увидев ее с двумя мужиками, он не только голову — себя потерял. Что произошло дальше, он даже не помнил, очнулся уже за решеткой. О защите, о наказании он и не думал. Одна мысль сверлила его: как это может быть, что ее нет на свете? И неужели я... Как это может быть? По местам он все расставил уже много позже, в тюрьме. И на жену посмотрел совсем другими глазами. Любить-то он ее любил, только вот женой она ему никогда не была. И тогда он поклялся себе, что больше никогда не влюбится. И еще поклялся, что отомстит тому, кто отнял у него двадцать лет жизни. И теперь не собирался отказываться от своих клятв. Потому так и ругался. А может быть, он ругался потому, что готов был отказаться? По крайней мере, от одной из них? Спать они разошлись, так ни о чем и не договорившись, недовольные друг другом, и поутру завтракали, не глядя друг на друга.