Крушение Агатона. Грендель

— Успокойся, Верхогляд. История полезна, даже если она лжива. Она укрепляет характер юноши, ведет его к познанию Наслаждения и Смерти. Кроме того, это моя личная история. Отвергать ее было бы бесчеловечно. Я чувствующее существо, Верхогляд, что бы ты об этом ни думал.

В его словах был какой-то подвох, и, несмотря на темноту, мне было ясно, что он прижимает руку к сердцу. Зная все его уловки, я решил быть осторожным.

— Личная, — уклончиво отозвался я.

— Именно так, — подтвердил он. — История моей любви и моей ненависти, история того, как они сделали меня Провидцем.

Теперь его голос звучал вкрадчиво, и я понимал, что какая-то в этом должна быть ловушка. Наконец я увидел ее.

— Любовь! — сказал я. — Ты имеешь в виду женщин, учитель? — Мое сопротивление ослабело.

— Я имею в виду женщин, — сказал он таким скорбным тоном, что я перестал смеяться. Я подумал об этих женщинах. Сейчас они бы все умерли, задохнувшись от его зловонного дыхания. В известном смысле это было печально, могу признать.

— Ладно, — сказал я, хотя ничуть не обманывался на его счет.

— Мы начнем с Ликурга. Отвратительная история ненависти.

— Ладно.

Он отпустил мои волосы.

После того как я сдался, он долго сидел на моей лежанке, не говоря ни слова, только поглаживал меня по голове и размышлял, полный горя. Заревели ослы, запищали цыплята. Скоро утро. Наконец Агатон встал и поковылял к своей кровати за костылем, потом, опираясь на него, пропрыгал к дверному проему, стал там и говорил, большую часть времени повернувшись ко мне спиной и глядя наружу. Рассказывая, он все время глубокомысленно дергал себя за бороду, останавливаясь только затем, чтобы почесаться, и иногда оборачивался, хитро поглядывая на меня и злорадно посмеиваясь.

— Верхогляд, мальчик мой…

Одному Зевсу известно, зачем он все это делает. Мы здесь в тюрьме, и весь мир кружится и шатается, словно боги сошли с ума; кругом войны — спартанцы переходят от одного города периэков^{9} к другому: Метона пала, и все ее жители погибли; Пилос, древняя родина Нестора, превращен в выжженную пустыню; Алгония, Геранея, Левктра и Филемы пылают в огне. Илоты поднимают самоубийственное восстание и наводят ужас на окраины государства; и, пока армия Спарты катится по долинам и плоскогорьям, словно приливная волна, Кир Персидский^{10} неотрывно глядит на Лаконию^{11} из пепелища Сард^{12}. Агатон знает все это не хуже меня. Лучший Провидец Греции. Но он даже палец о палец не ударит; рассказывает пустые басни о царях, которых никто не помнит. Что я могу с этим поделать?

— Верхогляд, мальчик мой, о Сое, прадеде Ликурга, рассказывают такую историю^{13}. Однажды летом, в страшную жару, в пустынной и каменистой местности он атаковал царя Клиторцев, и при этом у обеих армий не было воды. К концу дня Клиторцы предложили заключить перемирие на следующих условиях: Сой откажется от всех завоеванных земель и захваченной добычи, и тогда обе армии смогут спастись, спокойно напившись из ближайшего источника. После обычных клятв и заверений армии двинулись к ручью в трех милях от места сражения, и, пока Клиторцы пили, Сой и его Дорийское войско стояли скрестив руки и ждали. Когда Клиторцы напились, царь Сой подошел к ручью и ополоснул лицо, не выпив ни капли воды, затем резко повернулся и увел свое войско по пыльной дороге, выказав презрение врагам и сохранив все завоеванное, поскольку ни он, ни его воины не утолили жажду.

Эта короткая спартанская легенда отнюдь не вымысел. Даю слово Служителя Аполлона! Я вижу в безжалостных глазах нашего тюремщика, что это правда. — Он улыбается и подмигивает (уже совсем светло).

И начинает рассказ о Ликурге, величайшем из героев Спарты.

— В молодости Ликург восемь месяцев правил Спартой. Когда он был царем, выяснилось, что жена его брата, бывшая царица (славившаяся своей жадностью и неряшливостью и к тому же слабоумная), до сей поры бесплодная, вдруг забеременела. С характерной для него уверенностью в своей непогрешимости Ликург немедленно объявил, что царство принадлежит ее ребенку, если это будет мальчик, а сам Ликург по закону может править государством только как опекун наследника. Вскоре после этого царица сделала ему предложение: она найдет способ избавиться от ребенка, если Ликург женится на ней. Ликург долго и мучительно раздумывал — скрежеща зубами, насколько я его знаю, — покрываясь прыщами от бешенства при мысли о злокозненности этой женщины.

Я изложу тебе суть дела в таком поэтическом видении: