Крушение империи

Когда слухи о возникновении Совещания, официально еще не утвержденного, дошли до военного министерства, там, понятно, заволновались: государю старались доказать, что возникновение Совещания незаконно, что это как бы новое министерство, для чего нужен новый закон и соблюдение целого ряда формальностей, требующих времени. К счастью, интриги не удавались, и государь с этими доводами не соглашался. Тогда ему стали доказывать, что во время роспуска палат председателя Думы не существует, и потому его участие в Совещании было бы незаконно, но государь и на это не обратил внимания. Учреждение Особого Совещания должно было пройти через Совет Министров и поступить на утверждение государя для проведения в жизнь в порядке 87 статьи. Против учреждения Совещания особенно старались министры: Маклаков и Щегловитов[124]. Маклаков, забегая ко всем близким к царю, усиленно добивался быть принятым, но царь его не принял, а перед заседанием, в котором должен был обсуждаться вопрос о Совещании, царь вызвал к себе Сухомлинова и сказал ему:

— Передайте в Совет Министров, что я очень сочувствую возникновению этого Особого Совещания и приветствую, что оно будет при участии членов законодательных палат.

Сухомлинов во время заседания передал слова государя, и Горемыкин, воспользовавшись этим, заявил:

— Я думаю, что в таком случае нам нечего долго обсуждать этот вопрос: нам остается только преклониться перед волей государя императора.

При голосовании Саблер и Щегловитов, сговорившись в стороне, подали голос за проект, против поднялся только один Маклаков (говорили, что это было очень неприятно государю). Проект был утвержден государем, и Особое Совещание по обороне начало действовать.

Перед окончательным разрешением вопроса о Совещании в законодательном порядке я счел себя обязанным внести этот запрос на обсуждение членов Гос. Думы. В конце мая был собран совет старейшин, и я доложил им весь ход предшествовавших событий и все то, что привело к мысли о создании Совещания. Характерно отношение различных партий к этому вопросу. Правые, как и следовало ожидать, хранили упорное молчание, националисты и октябристы горячо приветствовали все предпринятые мною шаги, а кадеты, устами своего лидера П. Н. Милюкова, совершенно неожиданно восстали против моей затеи, доказывая, что всякое общение и совместная работа с военным министерством Сухомлинова явились бы позором для Думы, и поэтому они, кадеты, ни в каком случае участия во вновь образуемом Совещании не примут. К еще большему моему изумлению такое мнение вызвало жестокий отпор со стороны Керенского[125]. С горячностью и стремительностью он в страстной речи напал на Милюкова, доказывая всю нелепость его точки зрения. «Кадеты, — говорил он, — всегда исходят из теоретических соображений и впадают в отвлеченность, отвергая всякое предложение, которое не совпадает с их теорией, хотя бы оно и было по существу полезным. Я — политический противник председателя Гос. Думы, но я вижу, что он болеет о наших неурядицах и болезненно ищет пути для исправления ужасающих дефектов военной организации. Мы, трудовики, вполне сочувствуем его стремлениям, одобряем его и поддерживаем».

Выслушав мнения своих сотоварищей, я поставил вопрос о доверии, и мои действия единогласно были одобрены. Впоследствии стоило большого труда уломать кадетов принять участие в Совещании; крайняя левая отказалась от участия, говоря, что единственный мотив их отказа заключается в том, что к ним, как к левым, члены правительства будут относиться с предубеждением и подозрением.

В мае того же 1915 года в Петрограде происходил съезд промышленников[126]. Со всех сторон мне передавали, что участники съезда крайне возбуждены и что на съезде готовятся революционные выступления. Это было бы только на руку министру Маклакову, который ждал удобного случая, чтобы оправдать его постоянные доносы царю, чтобы затем закрыть съезд, а главных его деятелей арестовать. Лица осведомленные говорили, что в московских торгово-промышленных кругах уже подготовлена для петроградского съезда резолюция, чуть ли не с требованием Учредительного Собрания.

Утром в день съезда ко мне на квартиру приехали кн. Г. Е. Львов[127] и член Думы В. Маклаков[128], возбужденные и испуганные, они говорили о том, что можно ожидать от съезда и особенно от резолюции, составленной в Москве. Они советовали мне не ехать на съезд, пугая ответственностью за могущее быть выступление.

— Подумайте, какую ответственность вы берете на себя, — говорили депутаты.

— Если бояться ответственности, то, вообще, ничего нельзя делать, — я решил, я поеду на съезд, его надо спасать и внести успокоение.

Тогда они начали уговаривать жену, стараясь через нее повлиять на меня, и просили, чтобы она удержала меня дома. Жена им ответила, что она не может вмешиваться в мои дела, но что уверена в благополучном исходе дела.

На съезд я поехал с Протопоповым, был встречен аплодисментами и экспромтом сказал речь, закончив ее следующим: