Крушение империи

В Рожище мы приехали в надежде свидеться с сыном, полк которого участвовал во всех боях гвардии, потерявшей тогда убитыми и ранеными до тридцати трех тысяч. Безобразов разрешил вызвать сына по телефону, так как полк его отошел на вторую линию. Ждать пришлось до рассвета следующего дня. Мы сидели до поздней ночи на скамейке на шоссе и после всех тяжелых впечатлений дня ожидали с тревогой, с жутким чувством прислушиваясь к доносившемуся реву боя. Ночь была темная, и жена пошла отдохнуть в халупу В. В. Мещериновой, которая, верная себе, не отставала от Преображенского полка, где у нее из трех сыновей один уже погиб. Спать не хотелось; вернулась и жена, и мы обошли три лазарета: один из них имени Родзянко, где отлично работала жена племянника — англичанка, второй — английский с лэди Пэджет[206] во главе и третий Кауфмановской общины. Везде работали самоотверженно, но принимать всех не успевали — не хватало мест. Привозили исключительно из гвардейских частей: чудный молодой, рослый народ из последних пополнений — «поливановские». Они бодро и весело отвечали нам, а «старики» жаловались, что часто даром губят народ, заставляют брать проволочные заграждения без артиллерийской подготовки. Они отнеслись ко мне с большим доверием и тихо с грустью рассказывали про плохое начальство.

Вместе с Мещериновой мы похоронили Хитрово во временной могиле и после окончания церемонии остались на похоронах солдат, умерших в лазаретах. Их привезли без гробов, голых, и клали в общую могилу рядами. Тяжело было смотреть на эту безобразную картину. Священник скороговоркой, небрежно читал молитвы, а когда мы просили его не спешить и стали сами петь панихиду, он с удивлением посмотрел на нас и стал служить как следует. Уходя, священник поблагодарил и, вздыхая, сказал: «Мы то и дело хороним, жаль смотреть», — и махнул рукой.

Сын приехал прямо в Луцк и после часового отдыха начал рассказывать все пережитое.

Преступная неурядица, несогласованность командного состава, путаница в распоряжениях погубили лучшие войска без всякой пользы. Не только офицерам, но и солдатам было очевидно, что при таких условиях победа немыслима, несмотря на геройство гвардейских частей. В. к. Павел Александрович, командовавший корпусом, не послушался приказания обойти намеченный пункт с флангов и приказал преображенцам и императорским стрелкам двинуться прямо на высоты Ран-Место. Полки попали в трясину, где многие погибли: пока они вязли, с трудом передвигать по болоту, над их головами носились немецкие аэропланы и расстреливали в упор. Сын провалился по плечи, и его с трудом вытащили солдаты. Раненых нельзя было выносить из болота, и они все погибли. Трясина тянулась вплоть до высоты, которая вся была опутана колючей проволокой. Наша артиллерия действовала слабо, проволочные заграждения не разрушала, снаряды ее не долетали или попадали в своих. Командовавший кавалерийской дивизией генерал Раух[207] не выполнил распоряжения штаба и вместо того, чтобы зайти неприятелю в тыл, отвел свои полки. Вообще, каждый командующий действовал по своему усмотрению, и люди гибли напрасно. Несмотря на все это, геройские полки гвардии выполнили возложенную на них задачу и, истекая кровью, заняли высоты, после чего им велели отступать…

Сын, всегда спокойный и уравновешенный, сильно волновался и говорил мне: «Ты должен довести до сведения государя, что преступно так зря убивать народ… Командный состав никуда не годится… Все чувствуют в армии, что без всяких причин дела пошли хуже: народ великолепный, снарядовой орудий в избытке, но не хватает мозгов у генералов. Плохо еще, что нет аэропланов. Ставке никто не доверяет, так же как и ближайшему начальству. Все это может кончиться озлоблением и развалом. Мы готовы умирать за Россию для родины, но не для прихоти генералов. Они во время боев в большинстве случаев сидят в безопасных местах, на линии огня редко кто из них показывается, а умираем мы. У нас и солдаты, и офицеры одинаково думают, что если порядки не изменятся, — мы не победим. Надо открыть на все это глаза…».

Под впечатлением всего виденного и слышанного я отправил подробное письмо Брусилову, а Брусилов, прибавив к моему письму свой собственный доклад, переслал и то, и другое в Ставку. В результате генерал Безобразов, его начальник граф Игнатьев, в. к. Павел Александрович и профессор Вельяминов были смещены.