Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники

Война возобновилась. Британия открыла казну, подпитывая гинеями зависть и обиду континентальных династий. Брест, Гавр и Тулон были блокированы непобедимым флотом из трехпалубных линкоров и фрегатов, управляемых лучшими в мире моряками, но с командой, состоявшей по большей части из насильно завербованных людей, питавшихся объедками и таинственным образом превращавшихся в опытнейших матросов при свисте плетки-девятихвостки или посулах на щедрую добычу. Где бы на континенте ни возникала угроза, англичане всегда оказывались поблизости на море — наблюдая, выжидая, провоцируя, но за четыре последних года они сделали и многое другое. Небольшая, но отлично вышколенная британская армия на Пиренейском полуострове встречалась с ветеранами Аустерлица и Фридланда и била их, выступая из Португалии при любой возможности и отходя за неприступные укрепления вокруг Лиссабона, когда перспективы на победу в поле были невелики. Благодаря этой армии португальцы не только сплотились, но и создали собственные превосходные войска, а за приграничными португальскими крепостями могли собираться и вновь идти в бой остатки разбитых испанских армий.

И все же, несмотря на непрерывные успехи союзников, Пиренейский полуостров не имел большого значения в борьбе за Европу. Во-первых, он был слишком удален от мест главных сражений. Во-вторых, занятые здесь силы были слишком малы, чтобы существенно влиять на войну, в которой участвовали семь крупных держав и множество мелких государств. Ключ, открывающий врата Парижа, следовало искать не в Лиссабоне, не в Лондоне и не в Санкт-Петербурге. Его надлежало увезти на запад из тронного зала Фридриха Вильгельма, короля Пруссии.

Без активной поддержки Пруссии армии царя Александра не могли надеяться пройти далеко за Эльбу; если Пруссия не выступит, Австрия, неоднократно разбитая в прошлом, продолжит выжидательную политику, принц Бернадот в Стокгольме не изменит своему нейтралитету, небольшие германские государства не захотят испытывать судьбу, а покинувшие Францию в дни Террора аристократы — пенсионеры и нищие — будут по-прежнему играть в вист на британских водах, зарабатывая на жизнь уроками языка и фехтования. Весной 1813 года ключ находился в Пруссии, и врагов Наполеона волновал вопрос — хватит ли Фридриху Вильгельму храбрости воспользоваться им и последовать примеру своей покойной жены Луизы, чей патриотизм вдохновил Пруссию в 1806 году на борьбу за свободу — и она же сказала слова, ставшие эпитафией к этой катастрофе: «Мы почили на лаврах Фридриха Великого».

Несмотря на подъем национализма в России, да и по всей Германии, роковое решение принять было трудно. Король, личность ничтожная, помнил об ужасном уроке, преподанном ему в 1806 году, благоговел перед величием репутации Наполеона и, помимо прочего, лишился источника вдохновения, каким была для короля его героическая жена. Однако он не мог бороться с быстро нарастающей силой обстоятельств. По всему королевству усиливалось давление снизу — со стороны студенческих корпораций, амбициозных военачальников — типа Гнейзенау и Шарнхорста, молодых авантюристов из секретной армии графа Лютцова, практиковавшей ночные убийства, закаленных старых воинов вроде Блюхера, настолько ненавидевшего Наполеона, что всякий раз, как произносилось имя французского императора, ему в голову ударяла кровь; и в первую очередь — со стороны барона Штайна, повивальной бабки пангерманизма.

Из всех людей, выступавших в тот момент против Франции, барон Штайн был самой интересной и наверняка самой решительной и целеустремленной личностью. Высланный в 1808 году как угроза для безопасности Пруссии, он сперва направился в Вену, а потом в Санкт-Петербург, где стал другом и советником царя. Решительный, страстно любящий германские пейзажи и родные традиции и культуру, честный, неподкупный, не заботящийся о личной безопасности и с неизменной решительностью выступающий за объединение и независимость Германии, Штайн стоял как скала посреди всех тревог французского вторжения в Россию. Когда царь был готов идти на переговоры, именно Штайн советовал ему не обращать внимания на взятие Москвы и оставить завоевателей на милость климата. И сейчас, когда Французская империя съеживалась день ото дня, он увидел, подобно проблеску света в конце длинного туннеля, надежду на освобождение. Он терпеливо сплетал паутину восстания, не обращая внимания на махинации политиков типа Меттерниха, и презирал трусость своего государя. В декабре он писал: «Моя единственная родина — Германия. Династии мне безразличны в этот час великих свершений». Сейчас, когда настал момент для согласованных действий, Штайн покинул своего друга царя и поспешил в Бреслау — требовать от Фридриха Вильгельма решительных поступков.