Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники

Маршал Даву, сторонник жесткой дисциплины, тем не менее не проводил все эти репрессии с буквальной точностью, хотя наложенных им наказаний хватило, чтобы граждане Гамбурга с горечью вспоминали, с какой легкостью речистый шведский доктор фон Гесс убедил их открыть ворота казакам. С того времени, вплоть до отречения Наполеона в следующем году, Гамбург оставался в руках французов, а Даву не выпускал несчастный город из ежовых рукавиц, пока товарищ по оружию не убедил его, что отречение императора — свершившийся факт. Гамбург погрузился в угрюмое рабство, хотя трудно сказать, что было для города более губительным — поборы Даву или недолгое пребывание казаков Теттенборна.

Рассказ о том, что происходило в Гамбурге между 12 марта 1813 года, когда его оставил Сен-Сир, до конца апреля 1814 года, когда Даву окончательно убедился в падении Наполеона, интересен тем, что он иллюстрирует двусмысленную ситуацию, в которой оказались правители, города, общины, герцогства, княжества и даже такие крупные державы, как Австрия, в последний год наполеоновского владычества в Европе. Повсюду наблюдалось то же самое замешательство, те же самые муки двусмысленной лояльности, неуверенности в действиях, чему способствовали внезапные перемены и потрясения власти. Первоначально все это было следствием разгрома в России, но затем ситуация чудовищно осложнилась из-за упорства Наполеона и его поразительных достижений за четыре месяца между его бегством из России и бесплодными победами в Саксонии.

Ранней весной 1813 года большинство людей в Англии, Испании, Восточной и Центральной Европе считали, что силы французского императора иссякли, а его обширная империя находится на грани распада. Но они не приняли в расчет исключительную гениальность этого человека, не только военачальника, но и администратора. Их заблуждение в этом отношении стоило Европе миллиона жизней.

Глава 2 Радость в Лондоне

I

В начале 1812 года герцог Веллингтон, готовящийся нанести из Португалии удар по Мадриду и низвергнуть короля Жозефа, навязанного испанцам в 1808 году, обрисовал положение на континенте следующими словами: «Наполеон управляет половиной Европы прямо, а большей частью второй половины — косвенно». И это не было ни упрощением, ни преувеличением. Один лишь взгляд на карту подтвердил бы выводы герцога как непреложный факт.

Первые победы французских республиканских армий над европейскими самодержцами в последние десять лет XVIII века задали такой импульс, что Франция перешагнула через свои естественные границы задолго до того, как двадцатишестилетний артиллерист с Корсики поразил мир своими победами в Италии в 1796 году. После покорения Апеннинского полуострова отступать было нельзя. Применяя новые методы ведения войны, объединенные под началом гения, французские волонтеры маршировали от победы к победе, разбивая профессиональные армии старинных династий с такой же легкостью, с какой великан сметает со своего пути кегли. То, что им не удавалось завоевать силой оружия, они достигали пропагандой равенства, а враги Франции с трудом усваивали такой метод ведения войны и смирялись, хотя бы отчасти, с необходимостью соответствовать гигантским силам, высвобожденным Французской революцией.

Очень долго — не меньше пятнадцати лет — они цеплялись за тактику середины XVIII века и авторитарные принципы управления народами. Они не желали принимать факт, что война стала круглогодичным занятием и джентльменский обычай уходить на зимние квартиры устарел, напоминая в этом отношении упряжку старых кляч, состязающихся с молодым жеребцом, и за исключением пары крупнейших битв в исходе сражений никогда не возникало сомнений. Но неспособность старых правителей обучаться новой тактике военных действий была их не единственной и не самой главной ошибкой. Они не могли или не желали понять, что Французская революция и ее величайшее достижение — открытие дороги наверх по праву заслуг, а не по праву рождения — были международным событием колоссального значения, а вовсе не плодом крупномасштабного бунта, поднятого чернью в трущобах Парижа. Их наемные и рекрутированные солдаты большей частью сражались без всякого энтузиазма и без каких-либо перспектив политического или материального вознаграждения. В бой они отправлялись по королевскому приказу, и страха перед расстрелом или поркой, хватавшего, чтобы они не покидали своих позиций, было недостаточно, чтобы они сражались на равных с французами, которых питала надежда участвовать в общем триумфе и которые могли рассчитывать на самые высокие должности в своей новой профессии и на долю в добыче, доставшейся победителям. В армиях Наполеона были люди, за десять лет превращавшиеся из крестьян и подмастерьев в герцогов. У французов не было ничего, похожего на муштру в армиях Габсбургов, Гогенцоллернов, Романовых или даже англичан, у которых социальная структура была не менее жесткой. Именно это, так же как талант их вождя, объясняет победы под Маренго, Ульмом, Аустерлицем, Йеной, Ауэрштедтом, Фридландом и Ваграмом.