Крушение России. 1917

Спикер изложил собравшимся содержание своих посланий царю, обменялись беспорядочными сведениями о событиях в городе, посетовали на бездействие властей, на разгул анархии. «В огромное, во всю стену кабинета, зеркало отражался этот взволнованный стол, — писал Шульгин. — Мощный затылок Родзянко и все остальные… Чхеидзе, Керенский, Милюков, Шингарев, Некрасов, Ржевский, Ефремов, Шидловский, Капнист, Львов, князь Шаховской… Еще другие… Вопрос стоял так: не подчиниться указу Государя Императора, т. е. продолжать заседания Думы, — значит стать на революционный путь… Оказав неповиновение монарху, Государственная дума тем самым подняла бы знамя восстания и должна была бы стать во главе этого восстания со всеми его последствиями… Но на это ни Родзянко, ни подавляющее большинство из нас, вплоть до кадет, были совершенно не способны»[1890]. Керенский настаивает на том, что «представители левой оппозиции Некрасов, Ефремов, Чхеидзе и я внесли предложение в Совет старейшин немедленно провести официальную сессию Думы, не принимая во внимание царский декрет»[1891]. Протокол заседания ничего такого не фиксирует. Было решено провести частное заседание всего наличного состава депутатов, и чтобы подчеркнуть его частный характер, собраться не в большом Белом зале, а в «полуциркулярном». Смелости руководству Думы придал и тот факт, что в районе 2-х часов у Таврического дворца появился первый воинский отряд, впрочем, весьма неорганизованный. Это еще не были запрошенные Керенским части.

Частное заседание открылось в полтретьего дня. «За столом были Родзянко и старейшины, — вспоминал Шульгин. — Кругом сидели и стояли, столпившись, стеснившись, остальные… Встревоженные, взволнованные, как-то душевно прижавшиеся друг к другу… вся Дума была налицо»[1892]. Литовский депутат кадет Ичас насчитал 300 присутствовавший, Мансырев — двести[1893]. Родзянко коротко указал на серьезность положения и заявил, что Думе «нельзя еще высказываться определенно, так как мы еще не знаем соотношения сил». После него слово взял Некрасов и совершенно неожиданно предложил призвать к власти… пользующегося уважением генерала, он назвал Маниковского. Буря протестов, резко возражали прогрессист Ржевский, меньшевик Чхеидзе, левые кадеты Аджемов и Караулов. Идея военной диктатуры понравилась только октябристу Савичу, которому, правда, более по душе был генерал Поливанов. Здесь, как видим, депутаты-масоны разошлись (что является, скорее, аргументом против версии о масонстве Маниковского).

Зато в других — более важных — вопросах они выступят сплоченной группой. «От нашей группы исходила сама инициатива образования Временного комитета, как и решение Думы не расходиться, т. е. первых революционных шагов Думы, — поведает Некрасов. — Весь первый день пришлось употребить на то, чтобы удержать Думу на этом революционном пути и побудить ее к решительному шагу взятия власти, чем наносился тяжкий удар царской власти в глазах всей буржуазии, тогда еще очень сильной»[1894]. Предложение Думе взяться за формирование нового правительства впервые прозвучало из уст Чхеидзе. Его конкретизировал сподвижник Керенского по трудовой фракции Дзюбинский: исполнительную власть — сеньорен-конвенту, а сама Дума должна объявить себя Учредительным собранием[1895]. Тут слово попросил лидер еще вчера безраздельно доминировавшего Прогрессивного блока Милюков. «Я выступил с предложением — выждать, пока выяснится характер движения, а тем временем создать временный комитет членов Думы «для восстановления порядка и для сношений с лицами и учреждениями». Эта неуклюжая формула обладала тем преимуществом, что, удовлетворяя задаче момента, ничего не предрешала в дальнейшем. Ограничиваясь минимумом, она все же создавала орган и не подводила думцев под криминал»[1896].

Вдруг в полуциркулярный зал ворвался офицер, представился начальником думской охраны и срывающимся голосом закричал, что его помощника тяжело ранили, а его самого чуть не убили врывающиеся в Думу солдаты. Молил о помощи. Депутаты стали подходить к окнам, за ними уже действительно начинала шевелиться людская масса. И в эту минуту начала стремительно восходить звезда Керенского, революция оказалась его стихией.

Сообразив, что приближаются приглашенные его друзьями части, он встал со своего места. Слова и жесты резки, отчеканены, глаза горят. Говорит решительно и властно:

— Медлить нельзя! Я постоянно получаю сведения, что войска волнуются! Я сейчас еду по полкам. Я должен знать, что сказать народу! Могу я заявить, что Государственная дума — с ними, что она берет на себя ответственность за управление страной, что она становится во главе движения?