Крушение России. 1917

Очень похожими были впечатления Алексея Толстого. «Первого марта. Это был тихий, беловатый, едва затуманенный день… Я не мог отделаться от одного впечатления: все казались мне страшно притихшими в тот день, все точно затаили дыхание, несмотря на шум, крики, радость. Казалось, все точно чувствовали, как в это день совершается большее, чем свержение старого строя, больше, чем революция, — в этот день наступал новый век. И мы первые вошли в него. Это чувствовалось без слов, — слова в тот день казались пошлыми: наступал новый век последнего освобождения, совершенной свободы, когда не только земля и небо станут равны для всех, но сама душа человеческая выйдет, наконец, на волю из всех своих темных, затхлых застенков»[2121].

Тот день оказался переломным и для восстания в Москве. Митинги и забастовки приняли там всеобщий характер. Демонстранты собирались на наиболее обширных площадях города и оттуда по основным магистралям продвигались к Воскресенской площади. Родзянко умолял Челнокова «принять все возможные меры к тому, чтобы Москва не последовала примеру Петрограда». Письмо с таким призывом привез депутат Государственной думы Михаил Новиков в Думу московскую. Прочитав письмо, Челноков безнадежно махнул рукой и заявил, что уже поздно. «В большом думском зале, — вспоминал Новиков, — собрался в это время многолюдный Совет рабочих и солдатских депутатов, обратившихся ко мне с настоятельной просьбой сделать им доклад о петроградских событиях. После доклада они посадили или, вернее, поставили меня в автомобиль, и я должен был несколько раз вкратце повторить его содержание собравшемуся на ближайших площадях народу. Таким образом, вместо намеченной для меня председателем Государственной думы роли тормоза я оказался глашатаем революции. Публика восторженно принимала мои слова и бурно аплодировала»[2122].

К протестующим стали присоединяться целые воинские части. В 1.20 дня в Ставку пришла телеграмма о восстании артиллеристов 1-й запасной бригады на Ходынке. Число солдат, выходящих из повиновения, «все увеличивается». Через час новое сообщение: «В Москве полная революция. Воинские части переходят на сторону революционеров»[2123]. Меньшевик Хинчук, который позднее возглавит Московский Совет, описывал свои ощущения, когда первая воинская колонна подошла к Воскресенской площади. «Мы не могли знать, с какими намерениями приближалась воинская часть… но появление двух офицеров, возглавляющих воинскую часть, сразу рассеяло сомнения всех. От имени прибывшей части офицеры просили принять их на службу революции, требуя приказов и распоряжений Совета. С этого момента стало ясно, что победа на нашей стороне»[2124].

К вечеру Челноков сообщал Родзянко: «В наших руках Кремль, Арсенал, телефон, телеграф, дом градоначальника. Воинские части не повинуются Мрозовскому. Место коменданта по нашему назначению занял Грузинов. Мрозовский формально отказывается признать новое правительство без приказа Его Императорского Величества. Необходимо спешить с Высочайшим указом о признании правительства». Челноков просил также полномочий «для устройства порядка в Москве»[2125]. ВКГД успел назначить его комиссаром второй столицы (в этой должности Челноков досидит аж да 6 марта, когда его самого скинут как представителя старой власти). В городской Думе 1 марта уже вовсю бушевал Совет рабочих депутатов. Председателем его стал меньшевик Никитин (его сменит Хинчук), заместителем — большевик Смидович.

Начались волнения и за пределами столиц. На Театральной площади Казани шла манифестация. В Харькове гласные Думы и представители общественных организаций образовали городской общественный комитет, который объявил, что берет на себя управление. В Киевской гордуме создавался «авторитетный общественный орган, который своим влиянием мог бы обеспечить в городе спокойствие»[2126]. Остальная же часть России еще только начинала узнавать о столичных событиях. Так, большевик (который перейдет в меньшевики) Войтинский свидетельствовал, что «1 марта Иркутск узнал о существовании Временного комитета Государственной думы. Немного позже, не помню — в тот же день или 2 марта утром, мы услышали о Петроградском совете рабочих и солдатских депутатов: это название мелькнуло в каком-то сообщении телеграфного агентства. Помню отчетливо первое ощущение недоумения, ворвавшееся в ликование по поводу осуществления наших давних надежд и мечтаний»[2127].