Дума и Госсовет не формировали правительство, и на этом основании многие критики режима говорили о сохранении самодержавия. Столетие назад конституционные монархии делились на
Отрицать это можно с таким же основанием, с каким называть самодержавной действующую российскую Конституцию 1993 года. Еще во время обсуждения ее проекта я обращал внимание на ее сходство и с конституцией Германской империи, и конституцией Николая II[227]
. Сейчас эта точка зрения достаточно распространена. «Сегодня, если мы сравним современную Конституцию России с «Основными законами» 1906 г., то увидим их поразительную схожесть. В основе и того, и другого документа стоит идея сильной централизованной власти, которая, в условиях отсутствия развитого гражданского общества и демократических традиций, является для многих панацеей от политического развала, сепаратизма, экономического коллапса и внешнеполитической дискриминации России»[228]. Нынешнюю Конституцию я бы тоже не отнес к высшим образцам либеральной мысли, но она точно не является абсолютистско-самодержавной, как и ее предшественница 1906 года.А как же быть с мнением авторитетных классиков? Увы, вынужден здесь разделить слова известного эмигрантского историка российского либерализма Леонтовича: «Утверждения, будто российская конституция 23 апреля 1906 года — лжеконституция, не имеют просто никакой научной ценности, а представляют собой лишь выражение определенных политических тенденций…»[229]
. Для правых охранителей было существенно подтвердить незыблемость власти императора и после принятия Основных законов. Большевикам и либералам-кадетам было важно обосновать свою борьбу с антинародным режимом, оправдать разрушение российской государственности в 1917 году. А как же Вебер? Петербургский историк Борис Миронов объяснял его мнение тем, что он наслушался «своих друзей кадетов»[230]. Полагаю, был и другой фактор: с чего бы Веберу должен был нравиться политический строй не вполне дружественного государства, главу которого он откровенно ненавидел? Хотя, замечу, и Вебер признавал, что новый порядок организации власти означал определенный прогресс: «исчезновение последних элементов самодержавия в старом смысле и установление власти модернизированной бюрократии»[231].А среди кадетов уже после 1917 года найдутся люди, которые отдадут должное тому конституционному строю, против которого так страстно боролись. Василий Маклаков, главный эксперт партии по правовым вопросам, напишет: «Те, кто пережил это время, видели, как конституция стала воспитывать и власть, и самое общество. Можно только дивиться успеху, если вспомнить, что конституция просуществовала нормально всего восемь лет (войну нельзя относить к нормальному времени). За этот восьмилетний период Россия стала экономически подниматься, общество политически образовываться. Появились бюрократы новой формации, понявшие пользу сотрудничества с Государственной Думой, и наши политики научились делать общее дело с правительством»[232]
.Но революционный взрыв 1905 года имел следствием не только торжество конституционализма. Он привел к комплексному расшатыванию основ государственности. Либеральный князь Сергей Трубецкой, ставший в 1905 году первым избранным ректором Московского университета, признавал: «Революция разрушает гипноз власти в двух направлениях: она подрывает его в душах тех, кто должен повиноваться, и в тех, кто должен приказывать»[233]
.Правительство
В самом начале XX века в России не существовало ни кабинета министров в современном понимании, ни премьера, ни единой правительственной политики, хотя первые в нашей истории восемь министерств были образованы еще в 1802 году. Созданный при Александре II и работавший в 1857–1882 годах Совет министров был совещательным учреждением, в котором право принимать решения по рассматриваемым вопросам принадлежало исключительно императору, а постановления Совета оформлялись «высочайшими повелениями». Поста главы правительства не было в природе: руководитель каждого министерства отчитывался лично перед императором и только от него получал указания.