Крушение России. 1917

Иванов не возражал и решил поехать по соединительной ветке через станцию Владимирскую (между Гатчиной и Царским Селом), надеясь провести инспекцию вверенного ему Тарутинского полка на станции Александровская, а затем двинуться навстречу Гучкову. Однако в Сусанине его поезд по приказанию Бубликова попытались поставить в тупик. Озадаченный Иванов вернулся в Вырицу, откуда отправил Алексееву телеграмму: «До сих пор не имею никаких сведений о движении частей, назначенных в мое распоряжение. Имею негласные сведения о приостановке движения моего поезда. Прошу принятия экстренных мер для восстановления порядка среди железнодорожной администрации, которая, несомненно, получает директивы Временного правительства». Но это был глас, вопиющий в пустыне.

Вместо Алексеева ответил генерал Техменев: «Докладываю для сведения депешу начштасева: «Ввиду невозможности продвигать эшелоны далее Луги, нежелательности скопления их на линии, особенно в Пскове, и разрешения Государя Императора вступить главкосеву в сношения с председателем Государственной думы, последовало высочайшее соизволение вернуть войска, направлявшиеся на станцию Александровскую, обратно в Двинский район, где расположить их распоряжением командарма»[2314]. Итак, Данилов еще в час дня известил Ставку, что войска решением императора возвращаются к местам дислокации. Было ли такое решение на самом деле, неизвестно. Николай согласится с предложением Алексеева отозвать Иванова в Могилев лишь через несколько часов.

Так миссия генерала Иванова завершилась. В 21.40 Рузский послал телеграмму Родзянко, информируя от имени императора о приказе отозвать Иванова с должности главкома Петроградским военным округом[2315]. «Карательная экспедиция сделалась водевилем, и позднее он понял, что вся эта инсценировка была созданием рук Гучкова и Алексеева, чтобы усыпить возможное беспокойство Императора и чтобы создать себе отчет об истинном настроении войск Царскосельского гарнизона»[2316], — напишет об Иванове всегда хорошо информированный великий князь Николай Михайлович, который счел, что начало революции означает конец его ссылки в Грушевке, и вернулся 1 марта в Петроград, где сразу же предложил свои услуги в Таврическом дворце. Нельзя сказать, что эти услуги кому-то понадобились.

Как объяснял Шульгин, «мы задержались довольно долго в Гатчине, где дожидались генерал-адъютанта Н. И. Иванова, который стоял где-то около Вырицы… Но с Ивановым не удалось видеться. В Луге нас опять задержали, ибо собравшиеся толпы войска и народа просили А. И. Гучкова сказать несколько слов»[2317]. Оставалось больше времени, чтобы осмыслить свою миссию.

Цель ее была не вполне ясна, никакого четкого мандата от Думского комитета, а тем более от советской инстанции (которая была осведомлена о поездке, но предпочитала этого не афишировать) не существовало. «Гучков и Шульгин должны были добиваться отречения, но, очевидно, допускалась возможность и иного исхода в не определившейся еще окончательно обстановке, — приходил к заключению Мельгунов. — До последнего момента перед выездом Гучкова позиция Временного комитета была колеблющаяся, но и в левом секторе далеко еще не ясен был путь, по которому твердо надлежало идти»[2318]. У депутатов не могло быть никакой уверенности в том, что в Пскове их не арестуют.

Неопределенность продолжала царить и в Ставке, где задержка с отправкой из Пскова телеграмм царя с согласием на отречение вызвала настоящую панику. Алексеев нервничал. Все время, пока поезд с депутатами был в пути, штаб Северного фронта буквально бомбардировали телеграммами из Могилева. Рузский свидетельствовал, что «в Ставке теряли терпение и ежеминутно требовали генерала Данилова к аппарату, передавая ему все более тревожные сообщения из Петрограда, требуя доклада о решении, принятом Государем, упрекали Данилова, что он не сообщает, отмалчивается, не держит Ставку в курсе дела. Видимо в Ставке считали, что Государь обязан подчиниться полученной в два часа телеграмме без размышления»[2319].