Крушение России. 1917

«— Вполне разделяю ваши огорчения и опасения, — внушал он Алексееву, — но страна не виновата, что два с половиной года ее терзают, помимо войны, всевозможными неустройствами и постоянными оскорблениями народного самолюбия. Учредительное собрание ведь может состояться не ранее полугода, а до тех пор я вполне уверен, что по изложенным соображениям можно удержать спокойствие и довести войну до победного конца»[2383]. Алексеев возражал, но при этом обещал задержать оглашение Манифеста по войскам, не рискуя пойти наперекор мнению Родзянко и Львова, по крайней мере, не посоветовавшись с командующими фронтов.

В семь Алексеев делился с ними своими невеселыми мыслями: «Первое — в Государственной думе и ее Временном комитете нет единодушия; левые партии, усиленные Советом рабочих депутатов, приобрели сильное влияние. Второе — на председателя Думы и Временного комитета Родзянко левые партии и рабочие депутаты оказывают мощное давление, и в сообщениях Родзянко нет откровенности и искренности». Отсюда следовал вывод: «Первое — суть настоящего заключения сообщить председателю Думы и потребовать осуществления Манифеста во имя родины и действующей армии; второе — для установления единства во всех случаях и всякой обстановке созвать совещание главнокомандующих в Могилеве»[2384].

На сей раз мнения главкомов разделились. Они были согласны в негативной оценке последствий политических пертурбаций. «Создание Временного правительства, производство выборов в Учредительное собрание ввергнет страну на продолжительное время в анархию», — полагал Эверт. «Вопрос об Учредительном собрании, — писал Николай Николаевич, — считаю для блага России и победоносного конца войны совершенно неприемлемым». Однако в вопросе о том, что делать, единства не было. Николай Николаевич был категорически против воцарения Михаила, считая, что это «неминуемо вызовет резню». Брусилов и Рузский о новом императоре вообще промолчали, но сочли несвоевременным совещание командующих армиями, которым, по их мнению, необходимо было быть на местах «до установления спокойствия».

Не имея возможности опереться на коллективное мнение фронтов, Алексеев решился действовать самостоятельно, призвав Львова как можно скорее объявить о вступлении на престол Михаила Александровича, привести к присяге войска и оповестить о манифесте Николая глав союзных государств. Однако Петроград не отвечал, выводя Алексеева из себя. «Дальнейшее молчание грозит опасными последствиями, — телеграфировал он Брусилову. — При неполучении каких-либо приказаний возьму на себя отдачу приказания, которое к вечеру будет получено всеми фронтами, с общим объяснением дел. Самое трудное — установить какое-либо согласие с виляющим современным правительством, в составе которого крайние элементы берут верх»[2385]. Впрочем, так ничего Алексеев не сделает.

А Михаил Александрович так и не узнает, что в момент переговоров с думцами на его стороне было командование армии, а тысячи солдат и офицеров фронтовых частей присягали ему на верность. В Пскове после отъезда Николая в городском соборе был отслужен молебен в честь нового царя. В шесть утра тогда еще ни о чем не подозревавший генерал Эверт телеграфировал Родзянко (послание не дошло до адресата, в Могилеве ее задержали): «Объявив войскам армий вверенного мне Западного фронта Манифест Государя императора Николая II и вознеся вместе с ним молитвы Всевышнему о здравии Государя императора Михаила Александровича, о благоденствии Родины и даровании победы, приветствую вместе с вверенными мне войсками в вашем лице Государственную думу, новое правительство и новый государственный строй»[2386]. В 4-й Кавалерийской дивизии генерал Краснов объявил о восшествии на престол императора Михаила и в течение еще двух дней награждал солдат Георгиевскими крестами его именем…

Около 8 часов утра поезд привез Гучкова и Шульгина на Варшавский вокзал Петрограда. Никто из официальных лиц их не встречал. Оригинал Манифеста об отречении лежал во внутреннем кармане пальто Шульгина. Гучкова толпа подхватила и унесла на митинг в железнодорожные мастерские. Шульгина тоже схватили за руки и потянули — объявить о результатах поездки «войскам и народу». «Какие-то люди суетились вокруг меня, — вспоминал Шульгин, — торопили и говорили, что войска уже ждут — выстроены в вестибюле вокзала… Здесь действительно стоял полк, или большой батальон, выстроившись на три стороны — «покоем». Четвертую сторону составляла толпа… Стало так тихо, как, кажется, никогда еще… Я читал им «отречение»… Я поднял глаза от бумаги. И увидел, как дрогнули штыки, как будто ветер дохнул по колосьям… Прямо против меня молодой солдат плакал. Слезы двумя струйками бежали по румяным щекам…

— Вы слышали слова Государя? Последние слова императора Николая II? Он подал нам пример… нам всем — русским… как нужно… уметь забывать… себя для России… Государю Императору… Михаилу… Второму… провозглашаю — «ура!»