Крушение великой империи. Дочь посла Великобритании о революционной России

Мы привезли с собой автомобиль из Англии и английского шофера, но у нас также имелось ландо, две пары саней, открытая «виктория», пара обыкновенных гнедых лошадей и пара серых в яблоках с дрожащими ноздрями и длинными хвостами, которыми очень гордился наш кучер Иван. Он пускал их во весь дух, чтобы, прибыв к месту назначения, сдержать внезапным сильным порывом. Сам Иван, с его бородой лопатой и маленькими бегающими глазами, представлял собою очень внушительную фигуру. Как и все русские кучера, он старался казаться на козлах как можно толще, и его длинный синий армяк, похожий на восточный халат, стянутый в талии золотым поясом, был подбит мехом и навачен так, что когда Иван сидел на козлах, то казался похожим на шар. Эта толщина русского кучера являлась необходимостью не столько для согревания самого кучера, сколько для того, чтобы защитить седоков кучерской спиной от встречного ледяного ветра.

Зимой Иван носил голубую бархатную четырехуголку, отделанную золотым позументом и мехом, с маленькой посольской кокардой английских национальных цветов наверху, а летом старомодный низкий цилиндр, который, впрочем, носили в то время все русские кучера. Его спина была обшита тремя рядами золотого галуна, которые представляли собою отличительные знаки посольского кучера. Кучер полномочного министра и посланника имел два галуна, а секретарь посольства только один. Подобно всем русским кучерам, Иван правил, вытянув руки в белых замшевых перчатках вперед и обмотав их голубыми вожжами, и был глубоко убежден, что все обязаны уступать ему дорогу, а потому, ничем не стесняясь, въезжал с экипажем в самую гущу движения, громко покрикивая на вагоновожатых трамваев, шоферов автомобилей, извозчиков и пешеходов и требуя, чтобы все они сторонились, что, конечно, не всегда делалось охотно. Ему никогда не надоедало ожидать нас часами на жаре и на холоде, дожде и снеге. Иногда он засыпал на козлах, иногда покуривал коротенькую трубочку, которую торопливо засовывал за пазуху армяка, даже не вытряхивая из нее пепла, когда надо было ехать. Я всегда задумывалась над тем, как при этом не загорится его набитый ватой армяк?

Мажордомом был камердинер отца Вильям. Его главною обязанностью была охрана моего отца. Он должен был сопровождать моего отца во всех его поездках, вооруженный палашом, в треуголке с высоким плюмажем.

К этой обязанности он присоединял еще заботу и ответственность за благополучие всей нашей семьи и за порядок в доме.

Вильям составил список визитов, которые нам предстояло делать ежедневно. Вильям знал также все адреса, а также приемные дни всех жен дипломатов, министров и придворных дам. Вильям следил за нашими шубами и калошами и никому не позволял до них дотронуться. Он вводил нас в нашу ложу, когда мы отправлялись в балет, и он же, когда мы ходили за покупками, указывал нужные нам магазины или покупал при наших путешествиях нам билеты и следил за багажом.

Он носил темно-зеленую ливрею с золотым эполетом на правом плече, а в торжественных случаях – треуголку с темно-зелеными петушиными перьями. Когда же мы участвовали в каком-нибудь официальном приеме, то зеленый плюмаж менялся на белый, который придавал Вильяму сходство с маршалом прошлого столетия. Он всецело разделял взгляды нашего шофера и кучера Ивана, что все должны на улице уступать дорогу послу, и образ речи, к которому он прибегал в тех случаях, когда возница, сидя наверху какой-нибудь телеги, не обнаруживал слишком большой готовности повиноваться, был полон силы и убеждения, хотя мы и не всегда понимали значения отдельных слов.

У него были замашки диктатора, и лицо его было непроницаемо неподвижно, когда он на чем-либо настаивал. Так, например, если, после серии визитов, моя мать, утомленная, приказывала ехать домой, Вильям говорил строго: «Сегодня приемный день у графини М., и ваше превосходительство еще у нее не были!» Моя мать устало возражала, что визит к графине М. можно было бы отложить до будущей недели. Однако Вильям оставался непреклонным. «Я полагаю, что было бы лучше, если бы ваше превосходительство сочли возможным посетить ее сегодня», – обыкновенно говорил он, и как-то так выходило, что мы уступали ему.

Или же иногда, если собирались нанести визит кому-нибудь, кто, по своему положению, казался Вильяму (который был не лишен снобизма!) недостойным такой высокой чести, он почтительно кланялся, когда моя мать просила его справиться, принимает ли хозяйка, входил в дом, оставался там несколько секунд и, возвратившись, заявлял с каменным лицом, что «госпожи такой-то» нет дома и он оставил карточки. Мы, конечно, догадывались, что он говорил неправду, но спорить с ним было бесполезно, и нам приходилось подчиняться его причудам.