Круть

Я думал, что меня услышит только Ломас.

Но услышал и Соловей тоже.

– Вы совершенно правы, мой друг, – сказал он неожиданно интеллигентным тоном. – В том, что касается актуальности. Но вы не правы в том, что касается народности, державности и культурных констант.

– Простите, я не хотел.

Соловей поднял перед собой руки, как бы призывая отказаться от пустых вежливостей.

– Я с удовольствием поговорю с вами на эту тему, – сказал он, – и на любую другую. Но прежде мы должны закончить с формальной частью. Я вам не зря на камне написал – прямо пойдешь, счастье найдешь. Обычно этот маршрут не столь гостеприимен, но мы вам специально соломки постелили для ускорения. Чего вас вправо понесло?

– Я думал, какой-то подвох.

– Недоверие, – кивнул Соловей. – Взаимное недоверие и подозрительность, накопившиеся за годы противостояния. Я ничуть не удивлен, лишь опечален. Но давайте закончим с ритуалом. Раз уж вы вспомнили про петухов… Вот вам загадка, которую вы должны решить сразу. Я вам буквально подсказываю. При крылах, да не при делах. Что это такое?

В моем ухе пробудился Ломас.

– Так, – сказал он, – это из куриного фольклора, «Моление Марфы-Заточницы», если не ошибаюсь. Уже встречалось. Речь идет о петухе в невыгодном положении. Расшифровка может различаться в зависимости от контекста. Сеть предлагает вариант – «петух без хаты».

– Петух без хаты, – повторил я. Соловей покачал головой.

– Какой же петух без хаты? Таких не бывает. Это петух без крыши, Маркус. Что-то вы совсем корни утратили.

Так, он знает мое имя. И даже про мои русские корни. Не надо недооценивать сердобольскую контрразведку.

– Зачту пятьдесят процентов, – продолжал Соловей. – И попробуем еще раз. Загадка номер два. Контрольная. Петух снес яйцо, кому оно достанется?

Я задумался. Это, похоже, было что-то из серии про ножи точеные и поэзию позднего карбона. Я не настолько хорошо понимал тюремную субкультуру, чтобы ответить на загадку сходу, но мне на помощь пришел Ломас.

– Курпатов нам подыгрывает, – сказал он. – Это не тюремный фольклор, а самый обычный русский. Правильный ответ такой: «Никому, потому что петух не несет яиц».

Я повторил разгадку вслух.

– Несет, – захохотал Соловей. – Несет, и целых два. Если вы про Кукера, из-за которого мы сейчас общаемся.

– Рад, что вы не теряете чувства юмора в такое тревожное время, – ответил я.

– Хорошо, – сказал Соловей. – Будем считать, что тест вы прошли. Залезайте.

Сверху упала веревочная лестница, и я стал подниматься к Соловью.

Дуб был огромен и величав, но естественность в его облике принесли в жертву функциональности. За похожей на кресло развилкой, где Соловей сидел во время нашей беседы, оказалось прямоугольное дупло размером с хорошую дверь. Рядом была обросшая корой табличка:

МИНИСТР ВЕТРОГЕНЕЗИСА КУРПАТОВ А. Е.

ПРИЕМ ПО ЛИЧНЫМ ВОПРОСАМ

Соловей скрылся внутри, и я шагнул следом.

Косыми расписными сводами приемная напоминала древнерусские палаты. Массивная мебель под парчовыми покрывалами занимала очень много места.

На дубовом столе стояли чаши, кувшины, кубки и ендовы – все темное, старое и мятое временем. Зато в парадном углу блестели золотые оклады икон, а сразу под ними стояли мраморный бюст генерала Шкуро в виде обрамленного виноградом Диониса и уменьшенная модель лагерной ветробашни. Эти два объекта несколько выбивались из общего стиля.

Курпатов указал на парчовую скамью у стола.

– Садитесь. Я слушаю.

Сев, я быстро изложил причину, по которой корпорации нужен доступ к запрещенной главе из Шарабан-Мухлюева.

– Это единственный способ хоть как-то прояснить загадку Варвары Цугундер. Нам нужен текст, и срочно.

– Не могу, – ответил Курпатов. – Даже и не просите.

– Но почему?

– Видите ли, Шарабан-Мухлюев – это очень важный для Добросуда автор. Что вы знаете о его творчестве?

Я остановил время, чтобы освежить память, и Курпатов послушно замер у стола. Этой технологии у сердоболов, похоже, еще не было.

– Многие исследователи уверены, – сказал я, вынырнув в реальность, – что современный корпус текстов и афоризмов Шарабан-Мухлюева – это огромный литературный подлог. Для его создания нейросети объединили и смикшировали труды сразу нескольких авторов среднего и позднего карбона, а самих этих авторов стерли. А потом придумали миф о сне в криофазе, чтобы получить живого… ну, условно живого классика с карбоновыми корнями.

– Вот! – сказал Курпатов. – С корнями!

Хоть одно правильно понимаете.

– Правда, что это компиляция? Хотя бы частично?

– Мы домыслы не комментируем.

– Но мне-то вы можете по секрету сказать.

– Нет, – ответил Курпатов, – не могу, мой милый. Дело в том, что наша официальная политика – не подтверждать, но и не опровергать подобную информацию о Шарабан-Мухлюеве. У него, можно сказать, шредингерический статус.

– Еще утверждают, – сказал я, – что все его новые эссе и комментарии пишет сеть.

– Тоже не комментируем.

В моей голове заговорил Ломас.

– Кстати, Маркус, вы должны понимать, что политика корпорации в отношении Шарабан-Мухлюева такая же. Тайна баночной личности. Даже мне не дают дополнительной информации, хотя он наш пассажир.