Крутая волна

Видимость была отличной, и, как только миновали остров Найсаар, открылась сразу вся бухта, берег, подковой охватывающий ее, и сам город с причудливой толчеей островерхих крыш, с мрачно нависшими над ними бастионами древней крепости.

— Вон тот называется «Длинный Герман», — показывал Федорову Гордей.

— Действительно длинный. Кто такой Герман?

— А черт его знает! Я как-то не очень этим интересовался тогда, ты студент, вот и выспроси.

— Слушай, перестань ты меня так называть, — попросил Федоров, — а то уже вся команда за глаза так меня именует… Вот это что?

— «Толстая Маргарита», в ней раньше тюрьма была.

Про «Толстую Маргариту» он рассказал подробно: о том, как ее брали, как он тогда старался подстрелить коменданта Ревельской крепости контр — адмирала Герасимова, как вызволили из тюрьмы очаковцев, а заодно с ними и Михайлу Реброва.

— А вон там, над ратушей, видишь, стоит такой забавный железный человечек? Его тут зовут Старым Тоомасом. Он вроде бы стражником туда поставлен, город охраняет. Вон там, выше Таллина, есть озеро, а Тоомас день и ночь следит, как бы враги не выпустили из этого озера воду и не затопили город. — Гордей сверху посмотрел на Федорова и самодовольно ухмыльнулся: дескать, знай наших, и мы не лыком шиты, нам тоже кое-что известно. Но тут же, посерьезнев, озабоченно сказал, следя за тем, как машут флажками с берегового поста: — В порт нас не пускают, велят бросать якорь на рейде.

И, словно подтверждая его сообщение, с мостика донеслась команда Андерсона:

— По местам стоять, на якорь становиться!

Высвистев эту команду на дудке, боцман Урма прокричал:

— На шпиль обе смены. Якорь к отдаче изготовить! — И, помедлив, пока матросы боцманской команды займут свои места, протяжно проревел: — От — тать сто — по — ря — а!

Тяжелый становой адмиралтейский якорь гулко вонзился в воду, загрохотала в клюзе чугунная якорь — цепь, заглушая все остальные звуки и голоса, поэтому Гордей лишь по жестам Студента понял, что тот хочет еще что-то сказать. Сквозь затихающий грохот вытаскиваемой из цепного ящика якорь — цепи прорвался лишь остаток фразы:

— …найдем его?

Гордей понял, что это относится к Ивану Тимофеевичу Егорову, и прокричал:

— Да уж как-нибудь найдем!

Гордей помнил тот домик под черепичной крышей, вонзавшейся в самый склон Вышгорода, почему-то был уверен, что именно там опять остановился Иван Тимофеевич, и его не особенно беспокоило предупреждение Реброва: «Вы там, ребята, поосторожнее, сначала оглядитесь, как следует…»

Всю серьезность этого предупреждения Гордей начал осмысливать лишь после того, как на «Лау- ринстоне» появились эстонские таможенники. Они обнюхивали каждый уголок, метались, как собаки, потерявшие заячий след, и недоверчиво спрашивали:

— Где же прислуга?

— Какая прислуга? Тут одна команда.

— Кто же убирает у вас в каюте?

— Я сам.

— Поразительно! — Портовый чиновник даже протер чистым бативтовым платком очки. — Такую чистоту могут навести только женщины… А правта ли, что у вас, в России, все женщины национализированы?

— В каком смысле? — не понял Гордей.

Чиновник, немало удивленный его непонятливостью, стараясь правильно выговаривать слова, раздельно пояснил:

— То есть кажтая принатлежит всем, кто пожелает. То есть всей нации.

— Это вроде вашей портовой Грушки?

— О, Грушка — нет! Грушка — за теньги. И потом, Грушка это польно, полезнь… как это говорится — турной полезнь!

Из всего этого Гордей уяснил лишь, что промысел Грушки процветает по — прежнему, и чиновнику это хорошо известно. Может быть, даже слишком хорошо, потому что тот поспешно перевел разговор на другое:

— Нам нужен торог, рельс шелесный. Вам — хлеб, мука, серно. Путет торог — путет серно… Конь — мало тля хороший торговль, нужен шелесный торог — пуф — пуф. — Для большей убедительности он подвигал локтями. Но Гордей и без того понял, что им эти рельсы нужны позарез, и боясь продешевить, решил поторговаться:

— Тут окромя пуф — пуф еще и пук — пук нужен. Ты видел, как хлеб сеют? — Гордей изобразил, как горстью надо швырять из лукошка зерно. — А потом, значит, жать надо серпом… — Чиновник при этом опасливо следил за его движениями и совсем переполошился, когда Гордей стал пока зывать, как молотят хлеб, поспешно скатился по трапу вниз и завел разговор не то по — эстонски, не то по — фински с боцманом Урмой. Видимо, боцман и без жестов объяснил все как надо, и чиновник с неменьшей поспешностью засеменил к вываленному с правого борта трапу, возле которого попыхивал медной трубой таможенный катер. Приняв чиновника на борт, катер сбросил с кнехтов швартовы и долго пыжился издать этой трубой подходящий звук, но выдавил из нее лишь простуженно — сиплое завывание, кашлянул мотором и поспешно же отвалил от нижней площадки траца.

— Баба с возу, кобыле легче! — сказал Гордей, но зоркий Андерсон тут же остудил его:

— Вон другой идет.

И только теперь Гордей увидел, что от стенки Купеческой гавани отвалил еще один катер, явно направляясь к ним. На корме у него полоскался государственный флаг Эстонии.